Во-первых, вам было бы полезно знать, что у меня были очень высокие результаты по шкале серьезности суицидальных планов Аарона Т. Бека. Готов поспорить, вы даже не имели понятия о существовании такой. А она существует, и у меня было чуть ли не двадцать одно очко из тридцати возможных, что, как вы понимаете, меня не могло не радовать. Да, мысль о самоубийстве возникла у меня раньше, чем за три часа до попытки. Да, я был уверен, что погибну, даже если мне окажут медицинскую помощь, — в Топперс-хаус пятнадцать этажей, хотя, как известно, и десяти более чем достаточно. Да, я готовился к этому: стремянка, кусачки и тому подобное. Шах и мат. Я мог бы набрать максимум очков, если бы не первые два пункта — как выразился Аарон Т. Бек, «уединенность» и «момент». Если согласиться с утверждениями «Вы будете вне зоны видимости и слышимости других людей» и «Вероятность того, что вам помешают, крайне невелика», то можно сорвать банк. Вы можете возразить, что поскольку вы пришли в самое известное среди самоубийц место в северном Лондоне, да еще и в одну из самых популярных среди самоубийц ночей, то шансов на то, что вам не помешают, практически не было. В ответ на это я могу сказать так: разум наш был затуманен. Мы слишком глубоко ушли в себя, если угодно.

И конечно, если бы в ту ночь крыша не был запружена людьми, меня бы сейчас уже не было, так что, пожалуй, старина Бек не подкачал. Мы вряд ли могли рассчитывать, что нас кто-то спасет, но когда мы столкнулись на той крыше, у всех осталось только одно желание — и причиной тому было в первую очередь смущение — отложить самоубийство на потом. Хотя бы на день. Никто из нас, спускаясь по лестнице, не думал, будто жизнь прекрасна и чего-то стоит; если уж на то пошло, мы были даже несчастнее, чем когда поднимались сюда, поскольку у нас была одна-единственная возможность решить все наши проблемы, но этой возможностью мы воспользоваться не могли — по крайней мере, тогда. И там, на крыше, нами овладело странное нервное возбуждение; те несколько часов мы словно прожили в другой стране, где были свои законы — законы крыши. Но, загнав нас сюда, наши проблемы не смогли подняться с нами по лестнице. И теперь мы спускались вниз, где они опять на нас навалятся. Но выбора, пожалуй, не было. И хотя у нас не было практически ничего общего, мы чувствовали, что все остальное — и деньги, и социальное положение, и образование, и возраст, и жизненные интересы — не стоит ровным счетом ничего. За несколько часов мы вдруг оказались своеобразным маленьким обществом, и в тот момент мы хотели лишь одного — быть рядом с нашими соотечественниками. С Морин я перекинулся буквально парой слов, даже фамилии ее не знал, но за это недолгое время она узнала меня лучше, чем жена за последние пять лет брака. Морин понимала, что я несчастен — это было очевидно, если учесть, где мы встретились, — а это значит, она понимала самое главное; у Синди любое мое действие или высказывание вызывало недоумение.

Если бы я влюбился в Морин, это было бы весьма удачное развитие событий. Я уже вижу газетные заголовки типа «Шарп вернулся на путь истинный!». А под этим заголовком — статья о старом извращенце, который узрел порочность своего пути и счел за благо зажить спокойной жизнью с милой женщиной постарше его, вместо того чтобы волочиться за школьницами и третьесортными актрисами с силиконовыми бюстами. Ну-ну. Размечтались.

Пока Джесс обзванивала всех своих знакомых, пытаясь выяснить, где сейчас этот Чез, я сидел, прислонясь к стене, и смотрел на город сквозь ограду. Я все думал, какую песню я бы сейчас слушал, будь у меня с собой плеер. Первая песня, которая пришла мне в голову, — это «Снежный человек на рынке» Джонатана Ричмэна — милая дурацкая песенка, напоминавшая мне о тех временах, когда я сам был таким. А потом я принялся насвистывать песню Роберта Смита «Потерявшись меж дней», и это уже было неспроста. Сегодняшний день кончился, а следующий еще не настал, прошлый год завершился, а новый еще не пришел, да и вообще, крыша стала своеобразным лимбом, где наш разум не мог решиться сделать последний шаг туда, куда уже устремились наши бессмертные души.

Джесс десять минут выясняла местонахождение Чеза у близких к нему источников, после чего заявила, что он на вечеринке в районе Шордитч. Мы спустились по лестнице, невзирая на преследовавший нас все пятнадцать этажей грохот музыки и запах мочи, и вышли на улицу, где и прозябали в ожидании такси. Никто особенно не разговаривал, если не считать Джесс, которая говорила за всех нас, вместе взятых. Она рассказала, что это за вечеринка и кто там, скорее всего, будет.

— Там будет Тесса со своей тусовкой.

— Ах, Тесса, — понимающе кивнул Мартин.

— А еще Элфи и Табита с ребятами, которые тусуются в клубе «Оушен» по субботам. Будет Кислотный Пит с остальными дизайнерами.

Мартин застонал. У Морин же был вид человека, измученного морской болезнью.

Наконец к нам подъехал молодой африканец на паршивеньком старом «форде». Он опустил стекло пассажирской двери и наклонился в нашу сторону:

— Куда ехать?

— В Шордитч.

— Тридцать фунтов.

— Да пошел ты, — ответила Джесс.

— Заткнись, — оборвал ее Мартин и уселся на переднее сиденье. — За такси заплачу я.

Мы все забрались на заднее сиденье.

— С Новым годом, — улыбнулся водитель.

Мы промолчали в ответ.

— На вечеринку едете? — не угомонился он.

— А вы знаете Кислотного Пита? — спросил его Мартин. — Вот к нему-то мы и едем. Повеселимся на славу.

— Повеселимся? — поморщилась Джесс. — Скажешь тоже.

Если уж и шутить в присутствии Джесс, если и говорить что-то с иронией, то сначала нужно ее предупредить. Причем не раз.

Уже было около половины пятого утра, но на улице была куча народу. И все они казались единым целым. Кто-то нам махал — Джесс всегда махала в ответ.

— А ты что, всю ночь работаешь? — спросила Джесс у водителя. — Или все же зайдешь куда-нибудь, пропустишь пару рюмок.

— Работаю toute la nuit, всю ночь, — объяснил водитель.

— Не повезло тебе, — сказала Джесс.

Водитель грустно ухмыльнулся:

— Да уж, не повезло.

— А твоя жена как к этому относится?

— Что, простите?

— Жена. La femme. Ее это не беспокоит? Ты же всю ночь работать будешь.

— Нет, ее это не беспокоит. Уже не беспокоит. Там, где она сейчас, о таком не беспокоятся.

Любой мало-мальски догадливый человек мог увидеть, что над нашим такси сгущаются тучи. Достаточно было обладать минимумом жизненного опыта, чтобы понять: у этого человека есть свое прошлое, и каким бы оно ни было, сейчас, в разгар новогоднего веселья, напоминать о нем не стоит. Любой нормальный человек тут же замолчал бы.

— А-а, — понимающе протянула Джесс. — Плохая женщина?

Я невольно поморщился, да и остальные, наверное, тоже. Неужели так сложно было держать язык за зубами?