Тут к Мономаху неожиданно прибыл дружинник Святополка Славята по какому-то пустячному делу с обычным наказом во всем повиноваться переяславскому князю, и это разрешило сомнения Мономаха. Лучшего подарка ему трудно было придумать. Теперь можно было втянуть Святополка в затеваемую свару.

Мономах послал Славяту и небольшую часть своей дружины выкрасть сына и убить сонного Кытана вместе с его воинами.

Украсть Святослава оказалось делом нетрудным. Его стражи крепко спали, и дружинники легко подхватили ребенка, глядевшего во тьму грустными глазами. Мальчик, признав своих, не противился. Он не мог только понять, почему отец отдал его половцам.

Оказавшись среди русских, Святослав, не проливший у половцев ни единой слезинки, начал тихо плакать.

– Успокойся, малыш, – сказал Славята, обнимая его, – все уже позади.

Он велел одному из дружинников идти вместе с сыном Мономаха в город, а затем они ринулись убивать половцев. Славята не сомневался, что между Мономахом и его господином существовал тайный договор и что он, Славята, был послан к Мономаху именно за этим.

Кытан и все остальные были убиты – они не успели даже толком понять, что происходит.

А Итларь со своей дружиной, не подозревая об этом, мирно спали на дворе у Ратибора.

В воскресенье, двадцать четвертого февраля, Итларь проснулся необычайно радостным. Ему не терпелось увидеть Анну Ростиславовну, о красоте которой он был наслышан.

Шел час заутрени, но русским было не до церковной службы. Ратибор приказал всем дружинникам и отрокам вооружиться, а затем велел протопить избу.

Тогда же Мономах прислал к Итларю своего отрока Бяндюка, который сказал:

– Князь просит вас позавтракать в теплой избе у Ратибора, а после зовет к себе.

Половцы охотно согласились и вошли в избу, где тут же были заперты.

После этого сын Ратибора Ольбер и еще несколько человек влезли на крышу избы и сделали там дыру. Ольбер взял лук и попал Итларю в самое сердце, сразив посла наповал. По радостному крику Ольбера все, кто не был в избе, поняли, что Итларь убит.

– Ратибор всегда потворствовал своему чаду, – сказал стоявший во дворе Алеша Попович другу Добрыне. – Эх, дали бы мне выстрелить – я бы это сделал не хуже.

– Мало чести в таком выстреле, – отвечал Добрыня. – Добро бы поразить врага в бою.

– Запомню я твои слова, – обещал Алеша, – ох запомню.

Он перекрестился, и оба богатыря полезли в окно добивать дружину Итларя.

Несчастный Итларь вошел в русские былины как Идолище Поганое. Его убийство по ошибке приписали Илье Муромцу, который находился тогда в отлучке по княжескому поручению. Просто-напросто Илья был куда известнее Ольбера.

Когда-то Мономах осуждал Святополка за то, что тот запер половецких послов в избе. Теперь же он сам не только запер их, но и убил, что во все времена считалось тяжким преступлением, однако чем не брезговала даже первая на Руси христианка княгиня Ольга (тогда, правда, она еще не была христианкой).

Как только Тугор-хан узнал об убийстве своих послов и о том, что в этом деле участвовал дружинник Святополка, он не замедлил ответить по достоинству. Нет, больше он уже не отправлял на Русь никаких посольств. Он поступил иначе, отправив в Киев пленного русского раба, для пущей убедительности ослепив его и отрубив ему обе руки. Раба сопровождал русский же поводырь. Обоих заставили наизусть заучить послание хана.

В нем говорилось, что, несмотря на двойные родственные связи со Святополком, он разрывает отныне всякие дружественные связи с Русью. Тугор-хан сообщал также, что только отцовская забота о Марджане не позволяет ему отдать юную дочь Святополка на поругание своим воинам.

Святополк, вынужденный теперь войти в союз с Мономахом, готовился к походу против половцев. Оба они направили послание к Олегу, укрывавшему у себя сына Итларя, чудом уцелевшего после бойни в Ратиборовой избе (он бежал через окно). «Или убей его, или отдай его нам, – писал Мономах, составлявший письмо. – Он враг и нам, и всей Русской земле». Олег ничего не ответил, и хотя обычно молчание считается знаком согласия, на этот раз оно явно было знаком отказа. Олег отказывался и выдать Итларевича, и участвовать в походе.

Поход в этот год, впрочем, так и не состоялся – из-за распрей между Святополком и Мономахом, которого великий князь справедливо считал главным виновником возникших бед. Себе же Святополк, забывший о совершенных поначалу глупостях, о позоре Треполя и Желани, виделся великим миротворцем, установившим прочный мир с половцами, навсегда разрушенный теперь Мономахом.

Половцы тем временем не дремали. Все лето они осаждали город Юрьев и едва не взяли его. Послам Святополка с трудом удалось уговорить их выпустить жителей из города. Святополк приказал построить город на Витичевском холме, без ложной скромности назвав его Святополчим градом, и расселил там юрьевцев, поскольку покинутый людьми Юрьев половцы сожгли.

Мономах же, раздувший пламя новой войны с половцами, казалось, меньше всего о них думал. По его указанию Мстислав присоединял к его владениям Смоленское и Ростовское княжества – действуя не силой, а убеждением. Впрочем, войско при нем тоже присутствовало. В Муроме Мономах посадил своего сына Изяслава, бывшего до этого князем курским, а Олегова посадника изгнал. Он задумал окружить Черниговскую землю с севера, запада и юга, и только с востока оставалось бы Киевское княжество, но Святополк был сейчас противником Олега.

Святополк смотрел на это неслыханное увеличение Мономаховых владений и сознавал, что ничем не может этому помешать. Воевать с Мономахом в нынешнем положении было бы безумием, воздействовать же на него убеждением великий князь никак не мог.

Мстислав был рад поручению отца, отвлекавшему его от невеселой и несчастливой жизни. Но как раз когда он был в Ростове, из Новгорода пришло тревожное известие. Князь Давыд Святославич, брат Олега, уступавший тому в честолюбивых замыслах, но не уступавший в наглости, вторгся в Новгород и провозгласил себя местным князем. Новгородцы, очень любившие Мстислава, немедленно послали за ним в Ростов. Мстислав, уже закончивший там свои дела, поспешил с возвращением.

Оба войска не уступали друг другу, однако Давыд Святославич, понимая, что новгородцы хотят видеть князем не его, а Мстислава, решил отказаться от Новгорода. Но взамен он требовал себе Смоленск. Усобица, предсказанная императором Алексеем Комниным, уже начиналась, хотя пока лишь разгорались слабые ее угольки.

Мстислав направил послание к отцу. Мономах вынужден был согласиться с требованием князя Давыда. Его план, почти уже удавшийся, терпел крах. С севера Олег оказывался поддержан родным братом.

И в тот же год, двадцать восьмого августа, снова пришла саранча на Русскую землю. Она летела к северным странам, поедая траву и просо, и видеть это было жутко.

В 1096 году стало известно, что Тугор-хан готовит большой поход на Русскую землю. Больше медлить было нельзя, надо было начинать первыми. Святополк и Мономах вновь отправили послание к Олегу, призывая его прибыть в Киев и заключить договор перед епископами, игуменами и городскими людьми, чтобы вместе оборонять Русь от половцев. На этот раз Олег снизошел до ответа. Он высокомерно написал: «Нелепо судить меня епископу, или игумену, или черни».