Сейчас совсем темно, но, когда лишь начало темнеть, ко мне пришла Нароми, я удивился, ведь едва дописал строки о ругательствах, этике… Неважно.

Нароми была взволнована. Она кое-как объяснила мне, что говорила с Кеикилани. Дочь подтвердила, что шаман убедил отца принести её в жертву. Тогда Нароми предложила дочери бежать вместе со мной. Есть несколько лодок, воины ловят рыбу, огибая остров (я почему-то не знал об этом). Не всё из этого рассказа я понял, но это сейчас совершенно неважно.

И вот Нароми сказала, что отвлечёт людей, выпустит меня, и мы с Кеикилани доберёмся до лодок и уплывём!

Но Кеикилани отказалась! Она ни за что не захотела бросать маму, которая наверняка не избежит кары. Да и Мартин, по её словам, пусть лучше уплывает сам и спасает свою жизнь. То есть она через маму предлагает мне самому бежать! Нароми так и шептала мне: беги и спасайся! Она пыталась объяснить, где искать лодки.

И, казалось бы, вот он, мой шанс! Вот она надежда! Хоть слабая, учитывая опасность плавания в несчастной лодке посреди океана, без еды и представления, куда плыть. И всё-таки это была надежда!

Но эти мысли не заняли у меня и секунды. Я резко перебил Нароми, выкрикнув твёрдое «Нет!» Я не уйду без Кеикилани! Не брошу её.

Нароми в недоумении смотрела на меня, собиралась ещё что-то сказать, но появление шамана заставило её передумать, и она ушла от моей пещеры.

Туземцы разжигали костёр. Скоро! Совсем скоро нас принесут в жертву, в дар их богу Солею. Как мне этого не допустить?

Моя прекрасная Кеикилани…

Год спустя

Я решил дописать. Долго откладывал, но всё же решил, что стоит. Отчасти, чтобы привести мысли в порядок, осмыслить всё, что произошло. И просто для того, чтобы закончить эту историю.

Я остановился на том, что ровно год назад я сидел в своей пещере и смотрел, как разжигают ритуальный костёр, где нас с Кеикилани должны были принести в жертву Солею. Я всё ещё надеялся, смутно, но надеялся, что у нас получится. Мы могли сделать вид, что проглотили напиток, а сами дождались бы, пока остальные впадут в транс. Бежать я передумал. Во всяком случае так, как планировал изначально.

В моей голове созрел новый план: я решил убить шамана! Да, я готов был пойти на это. Я решился! И прожил бы всю жизнь с этим, но спас бы племя Кеикилани.

Спас бы! Каков герой! Но тогда я был полон решимости. Других идей просто не нашлось, я больше ничего не смог придумать. Я был уверен, что, освободившись от этого фанатика, племя заживёт иначе. Может, Нароми постепенно избавила бы их от столь ярого фанатизма, ведь по словам Кеикилани, её мать была не так религиозна и разделяла взгляды дочери. Да и в племени было несколько человек, настроенных негативно к шаману. Но даже если бы остальное племя покарало меня за убийство шамана, я был готов на это. В тот момент я был готов на всё, лишь бы спасти Кеикилани.

Но моим планам не суждено было сбыться. Лишь только ритуальные песни и пляски достигли апогея и резко стихли, за мной пришли двое туземцев с копьями, давно они не были столь воинственны со мной. Я сразу почувствовал неладное. И не зря. Они связали меня и поволокли к костру. В принципе, чего я ожидал после того, что мы с Кеикилани учудили в Солей-дас? Одновременно со мной привели связанную Кеикилани. Я рванулся к девушке, но получил удар в висок. Нас положили возле костра. Я понял, что нам и не планировали давать напиток. Шаман решил сразу принести нас в жертву, как того оленя, на которого мы с Кеикилани не могли спокойно смотреть.

Я стал отчаянно искать глазами Нароми, но туземки нигде не было видно.

Тогда мой взгляд упал на прекрасное лицо Кеикилани.

— Почему ты не ушёл, Мартин? — спросила Кеикилани, печально глядя на меня. — Почему не уплыл на лодке?

— Просто я люблю тебя, Кеикилани, — ответил я. — Я не смог тебя бросить. И никогда не смогу. Прости меня за те слова. Ты вправе презирать меня, я это заслужил. Да, я проявил трусость. Я недостоин тебя…

— Я не знаю, что значит слово «презирать», — перебила меня девушка, — но ты не трус. Ты остался, значит, ты храбрый. И ты остался ради меня… я тоже тебя люблю, Мартин.

В этот момент для меня больше не существовало ничего: ни ритуальный костёр, ни Солей, ни туземцы, ни весь этот остров. Я видел лишь глаза моей прекрасной Кеикилани! Она простила меня. Она любила меня. Больше мне ничего не нужно было. И если нам суждено умереть сейчас, то лучшей смерти быть не могло. Я любил и был любим. И как бы это ни было странно или неуместно в данной ситуации, но я был счастлив. И Кеикилани тоже. Я видел это в её глазах.

Но счастливой смерти нам получить не довелось. Сначала вождь начал распевно восхвалять Солея, затем к нему присоединился шаман с копьём в руке. Они пели, выкрикивали мольбу о прощении, обращённую к их божеству. Я видел скорбь и печаль на лице вождя, который был вынужден принести в жертву свою дочь. Он не хотел этого, я видел по его лицу, но влияние шамана с его предрассудками было велико. И когда их пение оборвалось, шаман занёс руку, нацеленную в грудь Кеикилани. Я дёрнулся к девушке, пытаясь закрыть её собой, но тут в полной тишине раздался громкий крик и послышался свист запущенного копья. Я лишь мельком успел заметить нечто пролетевшее от дерева в сторону шамана. А затем увидел, как старик шатнулся, держась за древко копья, торчащего из его груди. В его глазах было столько удивления, даже как будто возмущения.

Все остальные туземцы замерли. Даже вождь стоял, поражённый таким зрелищем. Он посмотрел в сторону, откуда вылетело копьё (мы все повернулись в ту сторону) и увидели её. Прошу прощения за пафос, с которым я пишу, но это было действительно невероятно. Нароми была словно амазонка! Величественная, гордая, статная, уверенная в себе. В руке она держала ещё одно копьё.

Нароми заговорила громко, чётко, с холодной угрозой в голосе. Кеикилани перевела мне.

— Любой, кто посмеет поднять копьё или нож на мою дочь, погибнет прямо на месте. Это касается даже вождя, моего