мне еще что-нибудь про ту Лусинду, которой нет и никогда не было в вашей деревне! Ну!»

Против ожидания Умберто только вздохнул, забрал из рук Питера обломок и швырнул его на кучу такой же древесной рухляди.

«Вообще-то, это тебе жена должна рассказывать… — проговорил он. — Но какая теперь разница!»

Питер молча на него смотрел, ожидая продолжения.

«Зажигательное стекло Казимиро сам сделал, из бутылочного донышка. Сам и обтачивал на бруске, сам и шлифовал. До сих пор, наверное, где-то с прочим барахлом на чердаке валяется!»

«Да при чем здесь стекла Казимиро?! — крикнул Питер. — Я тебя спрашиваю: какого рожна он выжег на доске это имя, и кто была та Лусинда, которой вроде как и не было!»

Умберто, протянув руку, ухватил его за локоть, причем так, что Питер, дернувшись, сразу понял, что вырваться ему без серьезной драки не удастся.

«Ты не кричи, ладно? — тихо попросил его тесть. — Про Лусинду тебе пусть сама Лусинда рассказывает, про Агату — Агата. Если настаиваешь, могу рассказать про себя. Хочешь?»

«Ну, расскажи! — усмехнулся О’Брайан. — И кто ты на самом деле? Беглый уголовник? Затаившийся наркобарон из Медельинского картеля? Родной сын генерала СС?»

«Пойдем в дом! — предложил Умберто. — Разговор долгий, кофе будем пить, беседы беседовать! К тебе пойдем или ко мне?»

Питер вздрогнул. Он до сих пор не привык, что в этой деревне у него теперь есть дом, жена и даже родственники. И при всем при этом свой настоящий дом на углу Логан-стрит и 11-й Восточной авеню в Денвере, штат Колорадо, США, тоже как будто остался в прошлой жизни. Тот дом уже потерял, этот не принял.

«Пошли ко мне!» — неохотно предложил он.

К предстоящему разговору Умберто готовился, как будто к трудной и важной работе. Пока Лусинда ставила по его просьбе воду для кофе (Питер заметил, что после его женитьбы отец перегнал приказывать дочери, но только просил ее об услуге, как будто она стала чужой ему), он тщательно умылся, смочив и пригладив волосы, убрал все со стола и сел за него, положив перед собой тяжелые, натруженные руки.

Питер опустился на стул напротив. Он не знал, что именно он ожидал услышать. Возможно, темную и неприятную историю о некоей женщине, запятнавшей свое имя, быть может, даже и родственнице его жены. Не знал. И даже не хотел догадываться. Просто считал себя обязанным докопаться до истины, какой бы печальной она для него ни оказалась.

«Что ж, — проговорил Умберто, — как и обещал, начну с себя… Ну, что я могу сказать о себе? Мое первое имя — Амбру-аз Камой. Я родился в 1717 году в городе Марселе, в Провансе, до шестнадцати лет жил с отцом и матерью на восточной стороне Старого порта, возле форта Святого Николая, примерно в том месте, где сейчас улица Пастера…»

Не понятно, что помешало Питеру тут же вскочить и либо заткнуть рот лгуну, сидевшему напротив, либо самому покинуть собственный дом. Возможно, этим фактором оказалось спокойствие рассказчика, а скорее всего — французский язык, прозвучавший из уст бразильского крестьянина Умберто Камоэша, когда тот без запинки произносил Vieux-Port, Fort Saint Nicolas, Avenue Pasteur, безупречно грассируя. И длил, и длил свой бесконечный и совершенно неправдоподобный рассказ.

Лусинда поставила перед ними по кафезиньо, но Питер не обратил на свою чашку внимания. Умберто поблагодарил девушку кивком и продолжил говорить. Поначалу ведя повествование настолько складно, что инженеру оно показалось выученным как актерский монолог, в последующем Умберто начал сбиваться, сам себя обрывать: «Нет, соврал, это было в следующий мой уход…» Но тут же выправлялся и снова принимался врать о странах, в которых он якобы побывал, о временах, в которых будто бы жил, о давно умерших людях.

Лусинда слушала его внимательно, но — Питер наблюдал за ней краем глаза — вряд ли понимала английскую речь Умберто. Она начинала улыбаться только после того, как смеялся отец, и хмурилась с опозданием, ориентируясь только на его мимику. Увидев, что Умберто допил свой кофе, она неслышно поднялась и забрала опустевшую чашку, передвинув на ее место остывшее кафезиньо Питера, к которому он так и не притронулся. Как будто желая поддержать отца в его рассказе, она успокаивающе провела по его плечу, проходя мимо, и О’Брайан с неудовольствием понял, что естественный дочерний жест вызвал у него ревность.

Умберто рассказывал минут сорок. Наверное, мог и дольше, но, приближаясь к концу и заметив жалостливую улыбку Питера, все чаще стал перескакивать через годы, приговаривая: «Ну, это тебе совсем не интересно!» или «Там я пробыл лет пять, может, чуть дольше».

Когда он, наконец, остановился и выжидательно посмотрел на инженера, тот сделал вид, что не понимает.

«Ну, — спросил тогда Умберто. — Что скажешь?»

Питер пожал плечами и ответил, что думал:

«Бред! Хорошо, что тебя не понимают дочери, иначе ты навсегда бы потерял право ими командовать. А мой совет банален: сегодня, в субботу, мы в Сан-Себастьяно хорошего врача не найдем, а в понедельник я отпрошусь, заеду за тобой и отвезу к психиатру. Думаю, ничего страшного в твоих фантазиях нет, так что в больницу ложиться не обязательно. Выпишут транквилизаторы, попьешь, и как рукой снимет!»

«Ты что, не веришь мне?»

«А чего ради я должен верить? Мало ли чего людям в голову приходит…»

«Хорошо! — Умберто сказал несколько слов на португальском Лусинде, и инженер успел заметить, как зло блеснули ее глаза. — Пойдем ко мне в дом, я тебе покажу кое-что интересное!»

Забор, разделявший их участки, был полуразобран, и им даже не пришлось выходить на улицу. Войдя в дом и заглянув на кухню, Умберто резко бросил Агате несколько фраз, от которых она сразу возникла в дверном проеме, словно хирург неся перед собой вымазанные по локоть в муке и тесте руки. Встретившись с ней взглядом, Питер поежился — настолько жестким стало лицо этой милой девчушки.

«Садись!» — кивнул Умберто Питеру на стул. Лусинда же по-свойски присела на покрытую тяжелым покрывалом кровать.

Хозяин подошел к двери комнаты, в которой Питеру еще не приходилось бывать, с притолоки снял ключ, отпер замок. Распахнув дверь, он скрылся за ней, а когда появился вновь, уже держал в правой руке тяжелый мешок, а в левой — толстую книгу в кожаном переплете. Вещи он водрузил на стол перед отодвинувшимся Питером.

«Начнем с главного».

Умберто извлек из мешка предмет, похожий на рыцарский шлем.

«Смотри!» — приказал он.

Питер не без любопытства взял шлем. Он был явно не новый — чистый, но