– Тебе трут новые башмаки? – спросил его Матиас. – Сними их.

Боль в глазах Грегуара сменилась ужасом:

– Они такие красивые, сударь!

Ужас Арнольда был еще сильнее:

– Это существо идет с нами?

– Грегуар, этот любезный молодой человек проводит нас в Лувр, – не отвечая на вопрос, сообщил иоаннит своему слуге.

– Тангейзер! – внезапно позвал его остановившийся у ворот Рец. – Простите мое любопытство. Последний вопрос.

Матиас кивнул.

– А вы убили бы ближайших друзей ради блага народа?

– Ближайшие друзья – это и есть мой народ. Ради них я убью кого угодно.

Арнольд де Торси повел странных гостей через нескончаемые коридоры, салоны и залы, на роскошь которых Грегуар взирал открыв рот, а Тангейзер с отвращением. Рыцарь был способен оценить архитектурные красоты, но в последнее время видел слишком много выжженной земли. Кроме того, у итальянцев все, что он видел здесь, выходило лучше.

Многочисленные статуи – подражание римским, ажурная кладка, изящные фризы и барельефы с аллегориями, запечатлевшие фантазии о величии Валуа. Каждая галерея была украшена фестонами, каждый золоченый потолок восхвалял властителей и изображал исторические акты жестокости и жадности как великие мифы. Все было новым и таким роскошным, что Матиас уже не удивлялся, что счета оплачивают итальянские банкиры – под грабительские проценты. Шагая по коридорам, он представлял долгую череду лет с новыми налогами. Повсюду сновали слуги, удовлетворяя любые капризы знатных особ, многочисленность которых лишь усиливала вызываемое ими отвращение. Тангейзер подумал, что лучше быть гребцом на галере, чем прислуживать этим хлыщам. Как только Арнольд приближался к новому помещению, стоявший перед входом в него лакей кланялся и распахивал двойные золоченые двери.

– Кстати, большинству придворных открывают только одну створку дверей, – заметил де Торси.

– Слышал, Грегуар? Для таких, как мы, ты должен открывать обе половины, – улыбнулся рыцарь своему слуге.

– Очень смешно, – без улыбки ответил Арнольд. – Однако такие различия подчинены строгой логике. Это не пустая церемония. Каждая деталь помогает определить место человека в иерархии двора. Если подобные мелочи нарушаются или игнорируются, то как определить, кем является тот или иной человек – вернее, каков его статус?

В салонах дворца, как и на улицах города, ощущалась атмосфера тревоги, правда, ничуть не мешавшая демонстрации морального разложения, которым славился королевский двор. Женщины необычайной красоты и знатного происхождения демонстрировали свою грудь вялым кавалерам – вероятно, в попытке поднять им настроение, – разлегшимся на диванах. У некоторых придворных на шее висели серебряные клетки с миниатюрными собачками. Молодой, красивый лакей подавал бодрящий кордиал[9], а один из кавалеров, облизав палец, гладил его промежность – под смех и одобрительные возгласы остальных. Лакей переносил это суровое испытание с завидным стоицизмом, не пролив ни капли напитка. Все вокруг было пропитано запахом мочи.

– Провинциалу это должно казаться раем, – сказал Арнольд, – но перед вами не что иное, как яростная борьба за более высокое место в пирамиде власти. Честолюбцы постоянно предпринимают сложные маневры, чтобы добиться превосходства или навредить сопернику – в последних во дворце недостатка нет. Может показаться, что тут весело, но настоящего веселья вы не увидите – только беспрерывный обмен подозрениями, ревностью и злобой. Сомневаюсь, чтобы вы тут чего-то добились, – можете считать это комплиментом.

Тангейзера забавлял покровительственный тон его спутника. Когда они переходили из одного крыла здания в другое, иоаннит заметил женщину с массой золотистых локонов на голове, задравшую юбки синего шелкового платья, расшитого жемчугом, на который можно было купить небольшое поместье. Она присела на корточки над кучей человеческих фекалий под лестничным пролетом.

– А что я вижу сейчас? – спросил Матиас Арнольда. – Искусный маневр ради завоевания превосходства? Или яростную борьбу за место в пирамиде власти?

– Именно поэтому каждый месяц двор вынужден переезжать из одного здания в другое, – сказал де Торси. – Вонь становится невыносимой, а кроме того, дворцы проветривают, опасаясь эпидемий.

– А что означают крошечные собачки в серебряных клетках?

– Центр власти притягивает нечестных, жадных, продажных, тщеславных и безнравственных людей, – признал Арнольд. – Этого не происходит только в маленьких, жалких дворах. У элиты должны быть привилегии – иначе какая же она элита? Но хуже всего, что девять из десяти придворных глупы, невежественны, бесталанны и напуганы. Во всех отношениях – за исключением разве что красоты – это посредственности. И тем не менее они процветают.

У дверей каждой комнаты стояли швейцарские и французские гвардейцы, и все коридоры тщательно охранялись. Некоторые лестницы и проходы загораживала сталь швейцарских алебард. Наверху располагались королевские покои. Де Торси вывел своих спутников из Pavillon du Roi[10]через грандиозный портик.

Перед ними раскинулся просторный внутренний двор, шагов сто в поперечнике. Его окружали стены зданий – старых и новых, полуразрушенных и недостроенных. На противоположной стороне виднелся внутренний фасад северного крыла – задняя часть старого дворца. В отличие от новых крыльев, протянувшихся на юг и на запад, которые были построены для удовлетворения порочных капризов всяких выродков, старый Лувр был крепостью. Ее круглые башни возвышались над всеми углами двора, кроме южного. В их конических, крытых сланцем крышах было что-то от замков из старинных романов. Теперь крепость выглядела мрачной и неприветливой, словно некроманты Медичи – по слухам, жившие в ней – украли ее душу. Сохранилось также огромное восточное крыло старого Лувра. Эти суровые, постепенно разрушавшиеся здания, стоявшие тут уже несколько веков, контрастировали с роскошными фасадами нового западного крыла, Павильона короля и громадного южного крыла, еще недостроенного. Если бы Валуа уделяли управлению страной столько времени и внимания, сколько архитектуре, то во Франции царил бы благословенный мир. Эта мысль возникла в голове Тангейзера еще и потому, что двор был заполнен вооруженными гугенотами.

Знатные гугеноты расхаживали по двору или стояли, собравшись небольшими группами. Большинство были молодыми и задиристыми. Одни хранили молчание, указывающее на праведный гнев, другие о чем-то ожесточенно спорили. Третьи – вероятно, пьяные – выкрикивали оскорбления и угрозы в адрес Екатерины, повернувшись к окнам королевских покоев. Некоторые были вооружены. Белый мальтийский крест на груди Матиаса автоматически делал его объектом их ненависти. Кто-то из протестантов уже заметил этот крест и указывал на него своим товарищам.