Разумеется, это не мистика бедности Метерлинка и не мистика францисканцев, которую имеет в виду Рильке, когда пишет: «Ведь бедность – мощное сиянье изнутри»; брехтовская бедность – это, скорее, своего рода униформа, вполне способная придать тому, кто осознанно ее носит, высокое звание. Коротко говоря, это физиологическая и экономическая бедность человека в машинный век. «Государство должно быть богатым, человек должен быть бедным, государство должно нести обязательство быть способным на многое, человеку следует позволить быть способным на немногое»: таково всеобщее право человека на бедность, как его формулирует Брехт, испытывает на действенность в своих сочинениях и демонстрирует на публике своим обликом худощавого оборванца.

Мы не завершаем разговор, а прерываем его. Вы можете, уважаемые дамы и господа, продолжить эти размышления с помощью любого хорошего книжного магазина, но более основательно и без этой помощи.

Деструктивный характер

Эссе «Деструктивный характер» было опубликовано во frankfurter Zeitung в 1931 году. Один из опытов Беньямина в области соотношения особенностей личности, ее социальных позиций и характерного образа действия. Ср. его раннее эссе «Судьба и характер» (1919), а также поздние изыскания о ситуации девятнадцатого века, прежде всего характеристику Бодлера.

Человек, бывает, оглядывается назад и обнаруживает, что почти все достаточно существенные влияния, которые он в жизни испытал, исходили от людей, которым окружающие единодушно приписывали «деструктивный характер». Вдруг, возможно случайно, он столкнется с таким фактом, и чем сильнее будет испытанный при этом шок, тем больше окажутся его шансы на то, чтобы описать деструктивный характер.

Деструктивный характер знает лишь один лозунг: расчистить место, лишь одно действие: все выбросить. Его потребность в свежем воздухе и свободном пространстве сильнее всякой ненависти.

Деструктивный характер юн и радостен. Потому что разрушение молодит, отбрасывая в сторону следы нашего возраста; оно молодит, потому что всякое уничтожение означает для разрушающего полную редукцию, даже в геометрической прогрессии, его собственного состояния. К подобному аполлоническому образу разрушителя ведет понимание того, каким невероятным образом упрощается мир, если его подвергают проверке на предмет того, достоин ли он разрушения. Это великие узы, скрепляющие согласие всего сущего. Это угол зрения, открывающий деструктивному характеру зрелище глубочайшей гармонии. Деструктивный характер всегда готов приступить к работе. Сама природа предписывает ему темп, по крайней мере косвенным образом: ведь он должен опережать ее. В противном случае она сама справится с его делом.

Деструктивный характер не руководствуется никакими представлениями. У него мало потребностей, и уж менее всего ему требуется знать, что будет на месте разрушенного. Прежде всего, по крайней мере на мгновение, пустое пространство, место, на котором размещалась вещь, где обитала жертва. Уж кто-нибудь найдет ему применение, не занимая его.

Деструктивный характер делает свое дело, вот только он избегает творчества. Тогда как человек творческий ищет уединения, разрушитель должен постоянно окружать себя людьми, свидетелями своих результатов.

Деструктивный характер – это сигнал. Подобно тому как геодезический знак открыт всем ветрам, он постоянно оказывается предметом пересудов. Защищать его от этого бессмысленно.

Деструктивный характер совершенно не заинтересован в понимании. Усилия в этом направлении он считает мелочными. Непонимание его совершенно не беспокоит. Напротив, он даже провоцирует его, подобно оракулам, этим деструктивным государственным структурам, которые вызывали ошибки в толковании. Самый мелкобуржуазный феномен, сплетня, возникает как раз оттого, что люди боятся быть неверно понятыми. Деструктивный характер работает на то, чтобы его неверно поняли; сплетням это не способствует.

Деструктивный характер – враг человека в футляре. Человек в футляре ищет уюта, и это укрытие его овеществляет. Бархатная внутренность футляра как след, оставленный им в мире. Деструктивный характер уничтожает даже следы разрушения.

Деструктивный характер стоит на стороне традиционалистов. Одни хранят вещи, делая их неприкосновенными и консервируя их, другие ситуации, делая их используемыми и ликвидируя. Их называют деструктивными.

Деструктивный характер наделен сознанием исторического человека, основной страстью которого является непреодолимое недоверие к ходу вещей и постоянная готовность, с которой он отмечает, что все может пойти не так. Потому на деструктивный характер всегда можно положиться.

Для деструктивного характера нет ничего постоянного. Но именно потому он всегда видит возможные пути. Там, где другие натыкаются на стены и горные массивы, он тоже видит возможность движения. Но поскольку ему везде видится путь, он всегда найдет что убрать с дороги. Не всегда с помощью грубой силы, есть и элегантные решения. Поскольку для него пути открыты, он постоянно оказывается на распутье. Ни одно мгновение не подскажет, что случится в следующее мгновение. Он крушит существующее не ради сокрушения, а ради пути, пролегающего через развалины.

Деструктивный характер живет не чувством, что жизнь стоит того, чтобы ее прожить, а чувством, что самоубийство не стоит того, чтобы тратить на него силы.

Das Ende des schoenen Scheins, oder wie Tschechow Heinrich Vogelers Katastrophe vorausge-sehen hat.

Оскудение опыта

Эссе опубликовано в 1933 году в пражском немецкоязычном издании Die Welt im Wort. В этом тексте уже достаточно ясно ощущается радикализация осмысления драматических исторических событий двадцатого века. К власти в Германии пришли нацисты, и Беньямин вынужден эмигрировать. Однако новая реальность, при всех опасностях, о которых предупреждает Беньямин, не закрывает для него необходимость осмысления глубинных исторических сдвигов: ему нужна не «мелкая монета актуальности», а более принципиальное понимание человеческой истории. Именно над этим он упорно работает в эмиграции, и это нашло отражение в его последних трудах. Некоторые мотивы в ином ракурсе он развивает далее в эссе «Рассказчик» (1936).

В школьных книгах для чтения была история о старике, который перед смертью поведал сыновьям, что у него на винограднике закопан клад. Надо только поискать. Они изрыли все, но ничего не нашли. А когда пришла осень, урожай оказался лучше, чем во всей округе. Тут они поняли, что отец передал им житейскую мудрость: не в золоте секрет благополучия, а в усердном труде[27]. Такого рода житейские мудрости нам предъявляли, пока мы росли, то сурово одергивая, то успокаивая: «молод еще о таких вещах судить», «поживешь – сам узнаешь». И было точно известно, что такое опыт: его старшие передавали младшим. В краткой форме пословиц, с авторитетом человека искушенного; пространно и словоохотливо в рассказах; порой это была история, принесенная из дальних стран и рассказанная у камина перед сыновьями и внуками. – Куда все это кануло? Где найти человека, умеющего рассказать порядочную историю? Где эти люди, оставляющие на смертном одре завет, который будут передавать из поколения в поколение как фамильную драгоценность? Кому сегодня пословица приходит вовремя