Чтобы представить полную картину социальных сдвигов конца 1920 — начала 1930-х гг., нужно учитывать еще два важных социальных процесса. Первый — стремительная индустриализация в годы первой пятилетки (1929-1932), резко увеличившая численность рабочей силы и городского населения, стимулировавшая переселение миллионов крестьян из деревни в город. Второй — широкомасштабное привлечение молодых рабочих и крестьян в состав элиты управленцев и специалистов: с одной стороны, с помощью программ выдвижения и льготного набора в вузы, с другой стороны, путем прямого перевода с физического труда на административную работу. В своем роде это не менее яркий пример социальной инженерии, чем «ликвидация кулачества как класса». Сталин называл своей целью создание новой «рабоче-крестьянской интеллигенции», что по сути означало, как я писала в другой своей работе, формирование элиты, «Нового Класса» Джиласа. Сталинскую «революцию сверху», одновременно осуществлявшую программы ликвидации одних классов и образования других, можно, таким образом, считать переходом от «изобретения классов» вообще, характерного для 1920-х гг., к новому этапу — изобретению (и уничтожению) отдельных классов.

Выражаясь риторически, великое противостояние пролетариата и буржуазии завершилось в конце 1920-х гг., разумеется, победой пролетариата. Пролетарская гегемония прочно утвердилась. Буржуазия как класс исчезла. С точки зрения марксистской теории, любая возможность ее возрождения исключалась благодаря изменениям в экономическом базисе и способе производства, т. е. переходу от традиционного и мелкокапиталистического крестьянского хозяйства к коллективному, от частично допускавшихся в городах частной торговли и частного предпринимательства к государственной собственности и полному государственному контролю над городским производством, распределением и обменом. Пролетарское государство укрепилось, численность пролетариата сильно возросла в результате индустриализации, рабочие навсегда избавились от опасности попасть в зависимость к скопидомам-крестьянам или в экономическую эксплуатацию к нэпманам.

Но какой именно пролетариат стал победителем? Как мы видели, слово «пролетарии» в ранний период советской власти применялось и к промышленному рабочему классу, и к коммунистической партии. В начале 1930-х гг. два аспекта этого понятия начали сливаться. Слова «пролетарии», «пролетарский» все чаще приберегались для официальных и торжественных случаев, в других контекстах предпочтение отдавалось словам «рабочий», «рабочие».

Одна из причин новых правил словоупотребления заключалась в том, что в результате сталинской революции советский рабочий класс изменился. В ходе стремительной индустриализации первой пятилетки в его ряды хлынули новобранцы из крестьян, составлявшие в начале 1930-х гг. большинство рабочих во многих отраслях экономики. Этих вчерашних крестьян, которые едва оторвались от сохи, причем многие бежали от коллективизации и раскулачивания, неопытных, озлобленных, трудно было считать пролетариями по их сознанию и классовой сущности. В то же время промышленный рабочий класс потерял много наиболее способных и «сознательных» молодых кадров благодаря «пролетарскому выдвижению», открывавшему перед ними дорогу от станка к новой административной и профессиональной карьере. Такая траектория порождала массу теоретических проблем. Может ли пролетариат, как прежде, рассматриваться в качестве центра коммунистической вселенной, если рабочих можно и желательно «выдвигать» из него и «продвигать» наверх? Собственно, вся концепция «пролетарского выдвижения» плохо согласовалась с биполярной или диалектической классовой структурой, существовавшей в советском воображении в первые послереволюционные годы, поскольку была насквозь иерархична.

Фаза интенсивного сотворения воображаемых классов длилась всего несколько лет. И дело не в недостатке энтузиазма у коммунистических кадров: согласно всем свидетельствам, охота на классовых врагов пользовалась в партии и комсомоле чрезвычайной популярностью, низовые партработники и активисты в массе своей предпочитали этот вид деятельности выполнению более рутинных административных и организационных задач. Отбой сыграло партийное руководство. В первой половине 1930-х гг. оно, по-видимому, удовлетворилось тем, что основные цели — раскулачивание и коллективизация — достигнуты, а может быть, его также начали беспокоить масштабы опустошений в обществе, быстрый рост ГУЛАГа и контингента заключенных в тюрьмах, экономические и социальные издержки.

В середине 1930-х гг. руководство решительно нажало на тормоза и предприняло ряд шагов, чтобы восстановить равновесие и уйти от классовой дискриминации. Новые правила приема в учебные заведения, призванные заменить классовые критерии отбора абитуриентов чисто академическими или уравнительными, начали вводиться еще с 1931 г., но лишь через несколько лет были окончательно приведены в систему и стали полностью выполняться. В конце 1935 г. измененные правила приема в высшие учебные заведения и техникумы позволили принимать туда «всех граждан обоего пола, выдержавших установленные для поступления в эти учебные заведения испытания». Таким образом, устранялся любой намек на предпочтение пролетариев и снимался запрет на прием «социально чуждых элементов», детей кулаков и прочих лишенцев.

Вообще к середине 1930-х гг. кулацким детям (но не самим кулакам) вернули большинство их гражданских прав, включая избирательные. Новое отношение к кулацким детям получило эффектное публичное подтверждение в конце 1935 г. на съезде стахановцев. Один из делегатов, комбайнер Тильба, описав мытарства, выпавшие ему на долю как сыну раскулаченного, пожаловался, что, несмотря на его стахановские рекорды, местное партийное начальство пыталось не пустить его на съезд из-за неподходящего классового происхождения. В этом месте Сталин прервал оратора знаменитой репликой: «Сын за отца не отвечает».

Прежнему правилу, заставлявшему сыновей именно отвечать за своих отцов, особенно ревностно следовал комсомол. Целый ряд сменявших друг друга комсомольских лидеров 1920-х — начала 1930-х гг. старательно поддерживал славу о его пролетарской бдительности. Комсомол всегда пользовался классовыми критериями, принимая в свои ряды новых членов. Само собой, эти критерии вошли и в проект нового комсомольского устава, подготовленный к X съезду ВЛКСМ, который должен был состояться весной 1936 г. Однако Сталин исправил проект, вычеркнув положение о классовой дискриминации вступающих, и рекомендовал комсомолу не считать себя «по преимуществу пролетарской организацией», поскольку «теперь он становится… организацией всей передовой советской молодежи — рабочих, колхозников, служащих и учащихся».

Недолгое время спустя изменилась и процедура приема в коммунистическую партию. После нескольких лет интенсивной вербовки (в условиях столь же интенсивного классового отбора), позволившей увеличить число и процентную долю рабочих и крестьян в рядах партийцев, партия в 1933 г. объявила временный мораторий на прием новых членов. В 1936 г. она обнародовала новые правила приема, которые должны были вступить в силу с 1937 г. Отныне акцент делался не на пролетарском наборе, как раньше, а на привлечении «лучших людей» советского общества. Выражение «лучшие люди» стало новым концептом в советском дискурсе. Оно подразумевало статусную иерархию вдоль некоего континуума (без определенной оси) и явно демонстрировало отказ от дуалистического, манихейского классового подхода, характерного для 1920-х гг. На практике новые правила приема в партию открыли дорогу массовому притоку представителей группы служащих, специалистов и административных работников, которые получили новое коллективное наименование «советской интеллигенции».