«Хорошо, завтра серьезно принимаемся за работу».

В конце концов, он рад, что не он Творец. У него нет соответствующего таланта и оснастки, способности сверлить жизнь тонким острием, чтобы долго и бескровно иметь всех во все дыры.

Он служит стеной. Тем, кто все упорядочивает, добавляет смысла и чернил ночному дыму. Литературный раб. Писатель-призрак. Но он не сожалел о своей роли второго плана. Гаэ не брезговал чужими хорошими идеями.

Во времена давно минувшие он занимался боксом. Старый спортивный костюм, спортзал старого города. Опять же скромный литературный образ.

Тем он и утешался. Днем режиссер использовал его в качестве помойного ведра. Потом он восстанавливал силы. В основных титрах он проходил как: «В СОТРУДНИЧЕСТВЕ С…»

Они встретились на следующий день. Поздно, потому что режиссер после ночей, проводимых в соитиях со своими слабенькими идеями, работал допоздна.

Гаэ, наоборот, проснулся рано, можно сказать, и не спал вовсе, и набросал несколько сцен. Донельзя нигилистические и довольно неожиданные. Парочка выглядела очень даже неплохо. Надеялся быстро с этим покончить.

Они договорились, что в конце недели устроят выходной. Чтобы дать мыслям отлежаться. Но как-то не заладилось. Для него и двух других, Саверио и Лучо, известных мазохистов, подписывающих сценарий.

Гаэ положил в рюкзак старые выцветшие плавки вместе с рукописью.

Он думал о детях. Они пришли в восторг.

Он напридумывал кучу всего, чем они могли бы заняться. Мысль о том, что все это осуществится, помогала ему в работе над сценарием. Энергия хлестала через край.

К середине дня он почувствовал себя совершенно опустошенным. Режиссер перечеркнул все его ключевые сцены. Пока не орал, но это даже хуже. Хладнокровный саркастичный пораженец. Уставший от жизни и сценаристов, как проститутка — от абортов.

Смотрел на свои «Swatch», снятые с руки. На циферблат, черные пластиковые стрелки, так умирающий человек считает секунды, отделяющие его от небытия.

В одной сцене фильма действие происходило осенью, шел дождь. Главные герои несколько часов стояли под ливнем.

Из окна, наоборот, парило и воняло машинами, уезжающими за город. Черт, самый разгар субботнего дня!

Гаэ думал о море. О Нико, как он выпускает его из рук под водой и ловит. Вытаскивает наверх вместе с брызгами, как в фонтане.

Те двое несколько раз выходили покурить, придумывая отговорки, как в школе:

«Извините, я пойду поссу».

Уже три часа они спорят, пойдет эта идиотка-психотерапевт через дорогу к нему под дождем или будет ждать его под портиками семнадцатого века.

«Не идти к нему — уже терапия. Ему надо преодолеть порог, согласиться на лечение, влюбиться. Если же она пойдет к нему — это уже не лечение, а медвежья услуга мужчине, который ничего не делает сам в своей жизни».

Не хватает только Делии, чтобы она сказала свое слово. То же самое спустя некоторое время произносит вампир:

«Кажется, здесь нужна женщина-сценаристка».

Лучо думает: «Хотя бы телка с нами будет».

Саверио думает: «Черт, еще одно имя на афише».

Гаэтано думает: «А пошлю-ка его в жопу. И поеду к морю с детьми».

Делия наверняка в ярости. Он ей даже не позвонил. У них запрещено включать мобильный, даже виброзвонок нельзя оставить.

У Творца тоже двое маленьких детей. Но он их, сто процентов, пристроил. И вообще, какие, на хрен, дети, когда сценарий не идет.

Плоть качается на волнах. Куклы в море. А здесь рождаются идеи.

Гаэтано даже перестал злиться.

Вышли они в два ночи. Режиссер выглядел спокойным, улыбнулся им невинной загадочной улыбкой удовлетворенного вампира.

«Мне кажется, у нас получилось».

Гаэтано вернулся в свою дыру в африканском квартале. Пнул диски, сложенные в стопку.

«Хватит, сменю работу, выброшу компьютер. Устроюсь куда угодно. Водителем грузовика, права «С» у меня есть. Буду хотя бы знать, когда уеду, когда вернусь. А если не вернусь, то только потому, что сломаю шею, заснув за рулем. Пока дети будут сниться».

— Слушай, извини. Я не виноват…

(Противно, думает он, пока говорит это, все время одно и то же…)

Делия задыхается от тошноты.

— Проехали.

Но Гаэ надо выговориться, излить душу. Он привык изливать ей душу.

— Я человек подневольный, мы все оказались там в заложниках.

Когда-то она сказала бы ему: «Ты заложник себя самого, своих слабостей», что-нибудь типа этого — глубокое, но бесполезное, и он бы согласился. Сегодня вечером — нет.

— Твои дети стояли на улице… В плавках под брюками.

— Знаю.

— Почему ты такой подлый?

— Я должен зарабатывать на жизнь.

Ей вспоминается тот раз, когда они занимались любовью. Он, казалось, навалился на нее всем телом. Потом зазвонил его мобильный. Надо было задвинуть, послать подальше тот звонок. Но Гаэ ответил, обычным голосом, как будто у них ничего не было еще полминуты назад. Звонил агент, по работе. Он соскочил с нее. Бросил ее голой, застывшей в позе любви. Закурил сигарету, заходил по комнате туда-сюда, придумывая резюме. Возбужденный, с торчащим членом. Делия свернулась в клубок, как насекомое, которое, оцепенев, исчезает. Потом Гаэ вернулся как ни в чем не бывало. Возобновив интимный хриплый голос.

«На чем мы остановились, любимая?»

Не надо было давать ему тогда. Надо было одеться и уйти. Но она раздвинула ноги и все такое. Была влюблена. Ей открылась его сущность, как тогда, когда, выдрав глаза у плюшевого мишки, нашла внутри лишь грязный полиэстер. Но она хотела забыть об этом. Хотела замуж, хотела родить детей. Все, чего она хотела, — обмануться.

Официантка пришла за тарелками.

— Будешь еще что-нибудь?

Но она даже суп не доела. Девушка спрашивает, можно ли убрать со стола. Делия кивает, не поднимая глаз, прикрывает ладонь, вернее, палец, на котором носила обручальное кольцо.

Гаэтано улыбкой провожает девушку с грязными тарелками, вытягивает губы в знак одобрения. Совсем молоденькая девушка: волосы, губы, янтарная кожа проворных рук, покрытых легким пушком. Ему хотелось бы поцеловать ее, поприжиматъся к ней на дискотеке, на мопеде вечером, почти уже летним, а потом забраться на нее голым, почему бы нет?

Сейчас он проводит некий тест. В этом ресторанчике, в присутствии бывшей жены, застывшей, как на фотографии. Смотрит на молодых девушек и спрашивает себя, не возникают ли у них мысли насчет него. Он все еще ничего себе: лоб доисторического человека, проникновенный взгляд и облик витающего в облаках. Все еще молод — его даже можно спутать с безбородыми юнцами, — но уже с опытом за плечами. Девушкам это нравится, действует возбуждающе и все такое. Боже, каким же старым он ощущает себя сегодня!