Я согласен с Д. Альшицем, что Штадену верить нельзя. Опричником он не был, жил в земщине и сбывал награбленное опричниками. Барыга, враль, не имевший доступа к серьезной информации. Действительно, за упоминание слова «опричнина» с 1572 году били кнутом – и что?

Какие еще аргументы приводятся в пользу того, что царь разочаровался в опричнине и потому отменил ее. Таких аргументов два, и их убедительно опроверг Д. Альшиц.

Первый аргумент – «битва на Молодех» 1572 году, когда русские, правда, дорогой ценой, нанесли сокрушительное поражение крымцам в 45 км от Москвы. Попутно замечу, что эта битва, значение которой историки, прежде всего либеральные, преуменьшают (а то и вовсе не упоминают эту битву), как минимум не менее важна, чем Куликовская – потерпи русские поражение, и пришлось бы платить дань крымскому ханству.

Некоторые историки, не приводя конкретных аргументов, утверждают по поводу битвы «на Молодех»: опричники-де показали, что могут мордовать только мирное население, что они «молодца против овца, а супротив молодца – сами овца»; поэтому якобы не надеясь на своих «кромешников», царь перед битвой «разбавил» войско земскими полками, они-то, под командованием Воротынского, и выиграли сражение. Все это, однако, досужие домыслы. Во-первых, представление о низкой боеспособности опричного войска ни на чем не основано. Во-вторых, в битве опричные полки под командованием Хворостинина показали себя как минимум не хуже земцев. В-третьих, что касается объединенного земско-опричного войска, то оно было создано не потому, что царь сомневался в боеспособности опричников, а по совсем другой причине – именно потому, что полагался, прежде всего, на опричников. Дело в том, что в 1568 г. был раскрыт заговор под руководством боярина Федорова. Заговорщики планировали силами земских полков перебить опричные, захватить Ивана Грозного и выдать его полякам. Вот после раскрытия заговора и было решено создать общее опрично-земское войско, в котором опричный сегмент выполнял функцию коллективного «политкомиссара».

Второй аргумент: в 1571 году царь начал казни опричников, это якобы означает, что он разочаровался в опричнине и на следующий год отменил ее. Начать с того, что опричников казнили не за то, что они опричники, а в каждом случае была своя конкретная причина. Это первое. Второе заключается в том, что казни решали проблемы отношений внутри опричного корпуса, были, если пользоваться терминологией Мао Цзэдуна, «исправлением стиля»: репрессии проводили не земцы, а сами же опричники – Малюта Скуратов и Василий Грязной, т. е. одна часть ЧК с одобрения царя устранила другую часть. И, наконец, самое главное: после так называемой «отмены опричнины» опричники заполнили Государев двор, опричное правительство стало называться «дворовым», функционировало оно до самой смерти царя, а точнее, не просто функционировало, а проводило прежнюю политику; правда, физического террора поубавилось (в нем уже не было нужды – воля противников была сломлена, к тому же Борис Годунов усовершенствовал унаследованный от своего тестя Малюты Скуратова «политический сыск», и во многих случаях достаточно было профилактических акций в режиме активного противодействия), а вот механизм земельных перераспределений опричного типа продолжал действовать. Государев двор, «накачанный» опричниной, стал главным органом власти, изменив свое положение по отношению к Боярской думе. Без опричнины такого изменения в положении и роли «президентской администрации» XVI века и помыслить себе нельзя.

Большая государственная печать Царя Иоанна IV Васильевича. Лицевая сторона. 1577 г. (по А.Б. Лониеру)

Так что же изменилось? Лишь «знаки и возглавья» (М. Волошин), т. е. изменилось – исчезло – слово. Но не дело по своей сути. Дело изменилось по форме: опричнина из ЧК превратилась в регулярную организацию, в – худо-бедно – институт. Рискнет ли кто-нибудь сказать, что когда в начале 1920-х годов ЧК переименовали в ГПУ, ее отменили? Конечно же нет, она стала постоянно действующим институтом.

К 1572 году опричнина выполнила свою чрезвычайную функцию «страха и ужаса», подмяла существовавшие до нее органы власти, во многом обесценила их, «укатала-уездила» опричную территорию, подготовив ее к новой жизни.

В этом смысле – «следствие окончено: забудьте» – опричнина была отменена, но не она растворилась в окружающем мире, а в значительной степени растворила его в себе. Как показали события правления Федора Иоанновича и Смуты, растворили недостаточно, чтобы превратить шествие новой власти в триумфальное. Но как показало все правление Михаила Романова и уже первые (до 1649) годы правления Алексея Романова, растворили достаточно, чтобы сделать процесс изменений властно-необратимым. В 1649 году Соборным уложением правнук любимой жены Грозного царя Анастасии Захарьиной-Юрьевой полностью восстановил самодержавие, спроектированное прабабкиным мужем.

Опричнина исчерпала себя не в том смысле, что разочаровала царя, а в том, что за семилетку решила поставленные чрезвычайные задачи и была институциализирована в виде старого по форме, но совершенно нового Государева двора – «чрезвычайки» по определению не вечны. Можно сказать, что и царь, и боярство (правда, последнее не по своей воле) нырнули в котел с кипящей водой, только царь, в отличие от героя ершовского «Конька-горбунка», в котле не сварился, а вынырнул «добрым молодцем» (не в прямом смысле слова, в прямом он вынырнул облезшим стариком, разве что не Хоттабычем; впрочем, некоторые властно-магические качества благодаря новой технологии власти приобрел), а вот коллективный боярин – «бух в котел и там сварился». Я не злорадствую – иллюстрирую. Тем более что у бояр была своя правда, но то не была системная правда русской истории – столкновение правд всегда трагично.

Итак, отмены бывают разные, и отмена отмене – рознь. Здесь возникает вопрос о социальной природе, целях и результатах опричнины. Поэтому среди историков нет единодушия. С. М. Соловьев, автор знаменитой «Истории государства российского» видел в опричнине форму борьбы государственного строя с боярским, который воспринимается если не антигосударственным, то негосударственным. В. О. Ключевский вообще не считал опричнину чем-то закономерным и целенаправленным, а видел в ней проявление страха царя, его паранойи. С. Ф. Платонов «ничтоже сумняшеся» квалифицировал опричнину как средство пресечения княже-боярского сепаратизма. Н. А. Рожков результаты опричнины усматривал в землевладельческом и политическом перевороте. М. Н. Покровский – вполне в духе своего подхода – трактовал опричнину как средство перехода от феодализма к торговому капитализму и от вотчины – к прогрессивному мелкопоместному хозяйству. Советские историки в своей массе рассматривали опричнину сквозь классовую (а часто – вульгарно-классовую капитало-центричную) призму, трактуя самодержавие как классовый орган дворянства и подчеркивая его антибоярскую направленность, причем главной сферой борьбы объявлялась собственность, землевладение.