– Четыреста или пятьсот лет. Все определяется твоими силами и тем, что ты называешь годом.

Питер Лейк возликовал, ведь и год казался ему вечностью, он же будет наслаждаться жизнью пять столетий… Его радовало все: болото, моллюски, облако, красавица Анаринда, о которой он даже сложил стихи.

О Анаринда, кто с тобой сравнится?

Мидия на песке?

Камбала в глубине?

Твои волосы на ветру

Желтые, как тростник.

Я кричу поутру:

«Ты лучше всех!»

Слышишь мой крик?

Впрочем, счастье его было недолгим. Хампстоун Джон неожиданно объявил Питеру Лейку, что ему придется покинуть болото, поскольку на самом деле он не был его уроженцем. Болотные жители и так заботились о нем целых двенадцать лет, теперь же он мог позаботиться о себе сам.

Через год или два он, как и все его сверстники, отдал бы все на свете за то, чтобы оказаться по ту сторону залива. Пока же он был слишком юн и потому считал болото лучшим местом на всем белом свете. Они знали, что для того, чтобы выжить на Манхэттене, ему придется изведать всю горечь земной жизни, и каждый раз, когда он вспоминал о том, как они отталкивали его лодку от берега, сердце его исполнялось той неизбывной горечью, которая знакома всем взрослым людям. Они дали ему корону из ракушек и ожерелье из перьев (символы его совершеннолетия), палаш, новую сеть, связку сушеной рыбы и кувшин с брагой из моллюсков, сказав, что с этим багажом он сможет чувствовать себя спокойно и в городе. Никогда прежде он не думал о Манхэттене, казавшемся ему скопищем высоких серых скал, которые светились по ночам. Да, ему было грустно и горько покидать родное болото, но он уже мечтал о кишащих рыбой неведомых заливах, теплых хижинах и других анариндах. Он переправился на тот берег поздней весной, в час, когда солнце уже скрылось за горизонтом.

Манхэттен, узкое и высокое островное королевство, столь же многообещающее, как и любое другое королевство на свете, поднялся перед ним во весь свой рост огромной дворцовой громадой с сотнями палат, с многоярусными садами, прудами и высящимися над реками бастионами. Выстроенный на острове, связанном мостами с другими островами и с материком, дворец, уходящий к небу тысячами высоких башен, был совершенно незащищенным. В него в силу его огромности могли попасть почти все желающие. Приезжих да и самих жителей острова настолько потрясали его многообразие, изменчивость, спесь, масштаб, жестокость и изящество, что они не могли толком понять, где же они все-таки находятся. Вне всяких сомнений, Манхэттен являл собой структуру, поделенную на множество взаимосвязанных частей, немыслимый улей, самое большое из построенных когда-либо жилищ. Питер Лейк понял это в тот же миг, как он ступил на его землю. Произошло же это в мае, в пять часов вечера в пятницу. Он стоял посреди Бауэри, надев на себя ожерелье из перьев и корону из ракушек.

В одной руке он держал кувшин с брагой, в другой – мешок, сшитый из шкуры енота, в котором лежала вяленая рыба. Манхэттен совершенно потряс его, однако это не мешало ему усваивать правила новой жизни. Стоило ему причалить к берегу в районе Южной улицы и выйти на берег, как он лишился своего каноэ. Он успел заметить, как из-за поросших мхом свай возникли какие-то тени, которые тут же растворились в темноте вместе с его лодкой. Не прошло и пяти минут, как появившиеся на улице мальчишки стали предлагать прохожим дрова, в которых Питер Лейк тут же узнал обломки своей лодки. К тому времени, когда он добрался до Бауэри, уличные торговцы уже готовили на этих дровах жаркое из птицы, свинины и говядины. Когда дрова прогорали, повара продавали пепел и золу посеревшим от жизненных тягот мусорщикам, которые набивали золой огромные мешки и, в свою очередь, сбывали ее химическим компаниям и оранжереям. Питер Лейк приблизился к одному из таких мусорщиков и, указав на его гигантский мешок, сказал:

– Там мое каноэ.

– Что еще за каноэ? – изумился мусорщик.

– Вот это самое, – ответил Питер Лейк, продолжая указывать на мешок.

– Каноэ, говоришь, – задумчиво произнес мусорщик, с недоумением разглядывая корону из ракушек и сшитые из мускусной крысы башмаки мальчика. – А что, если старик Джейк Сэлвин поплывет на твоей посудине в Китай, а? Тю-тю, парнишка! Скоро тебя снова отвезут в психушку!

– В психушку?

– А то ты не знаешь! Пшел прочь, придурок!

Город (во всяком случае, та его часть, в которую попал Питер Лейк) казался ему похожим на облачную стену, но если та была плоской и белой, то город с его бесконечным движением, звуками, несущимися со всех сторон, и необычайной жизнью скорее походил на огромный, переливающийся всеми красками радуги ковер. Его формы и очертания ввели Питера Лейка в состояние транса: оранжевые всполохи в окнах верхних этажей, зеленовато-белый свет газовых фонарей, вздымающиеся ввысь языки пламени раскаленных докрасна жаровен, лакированные кабриолеты, запряженные черными как смоль конями, островерхие треугольные крыши, танец прохожих, чинно шествующих по тротуарам и перебегающих сломя голову через улицу, гортанные звуки машин (он отчетливо различал низкий звук, походивший на голос облачной стены, который на деле производили паровые двигатели, маховые колеса и прессы), белизна парусов в конце улиц, крики уличных торговцев, здания (никогда прежде он не видел зданий), в глубине которых поблескивали огни сотен ламп (никогда прежде он не видел ламп), деревца и таблички, море красивых, шествующих горделивой походкой женщин, в отличие от обитательниц болота одетых в разноцветные шелка, что делало их похожими на экзотических птиц. Никогда прежде он не видел людей в униформе, трамваев, стеклянных окон, поездов и людских толп. Город вторгался в его сознание, прорываясь через кольцо белых ракушек, из которых была сделана его корона. Его совершенно ошеломили огни и толпы Бродвея и Бауэри, хотя многое казалось ему непонятным. Так, он увидел неподалеку человека, вращавшего ручку ящика, из которого доносилась музыка. Маленькое существо, похожее разом и на человека и на животное, танцевало под музыку и собирало в шляпу какие-то штучки. Питер Лейк попытался заговорить с этим человеком. В ответ тот порекомендовал ему дать этому странному созданию денег.

– Что такое деньги? – спросил Питер Лейк.

– Деньги – это то, что нужно дать обезьянке, чтобы она на тебя не написала, – ответил шарманщик.

– Дать обезьянке, чтобы она на тебя не написала… – повторил вслух Питер Лейк, пытаясь понять смысл этих слов.

В следующее мгновение он понял, что существо в красном костюмчике и было обезьянкой, поскольку оно стало писать ему на ногу. Он отскочил назад и решил, помимо прочего, что ему следует на всякий случай обзавестись деньгами.

Через час он чувствовал себя уже смертельно уставшим – ноги отказывались идти, тело ныло, в голове раздавался такой трезвон, словно это была не голова, а медный котелок, скатывающийся с высокой лестницы. Ему казалось, что вокруг него идут бои, в которых участвуют бесконечные легионы доведенных до полного отчаяния прохожих. Он слышал разговоры обитателей болота о войне, но они никогда не говорили о том, что военные действия можно обуздать, можно ослабить их напряжение, растянув их на многие годы. Тысячи миль городских улиц были заполнены мятущимися армиями: десять тысяч бродвейских проституток, полмиллиона беспризорных детей, полмиллиона калек и слепцов, десятки тысяч преступников, ведущих постоянную войну с таким же количеством блюстителей порядка, и огромное количество относительно добропорядочных граждан, жизнь которых больше походила на жизнь бездомных псов. Они не покупали и не продавали, они убивали и воевали. Они не прогуливались по улицам, они крались по ним подобно копейщикам, хотя головорезы эти по сути мало чем отличались от заурядных обывателей. Судья, выносящий приговор преступнику, на деле заслуживал куда более сурового наказания, которое в один прекрасный день мог наложить на него другой судья, повинный в еще более серьезных преступлениях. Город казался немыслимым колесом фортуны, равного которому не было на всем белом свете, являя собой модель бездушного механизма судьбы: сначала невинные и грешные души кувыркались в его гигантском переполненном барабане, затем они оказывались в запутанных, полных опасностей лабиринтах, заканчивавшихся душными подвалами или дворцами.