— В противном случае я бы с ними не встречался, — сказал Скотт, пожимая плечами. — Я однажды совершил ошибку, женившись. Не намерен делать этого впредь.

— А чем Глория занимается? — спросила Розалин. — Представляет ли она собой идеальную женщину, которая только тем и занята, что холит и лелеет себя в ожидании той великой минуты, когда вы или кто-то другой придет, чтобы взять ее?

— Вас не обидело, когда я назвал вас карьеристкой?

— Нет, меня не волнует, кто и как меня называет. Я знаю себе цену, — с вызовом ответила она.

— Глория работает. Она тренер по художественной гимнастике.

— Замечательно, — пробормотала Розалин, чувствуя, как ревность обжигает ее.

Каково это — ощущать, что весь мир у твоих ног? Быть дерзкой, зная, что в ответ все только улыбнутся? Никогда не вести войну за место под солнцем в мире мужчин, имея на вооружении только ум? Быть способной, тут Розалин слегка покраснела, привлечь мужчину, вроде Скотта Барфилда.

— О чем вы задумались? — спросил Скотт. — Считаете себя существом высшего порядка, нежели Глория, только потому, что имеете степень по медицине и важную работу в лондонской больнице?

— Я не хочу продолжать этот разговор, — сказала она и отвернулась к окну.

— Почему же? Потому что вам неловко говорить о чем-то, кроме совершенно безличных тем?

Розалин закусила губу и старалась изо всех сил не моргать. Потому что чувствовала: если сморгнет, то тут же расплачется — не потому что Скотт разозлил или расстроил ее, а потому что каким-то образом заставил пожалеть саму себя.

И то, что она вернулась сюда, усугубляло ее состояние. В Лондоне Розалин окружала плотная масса домов и людей, она передвигалась по определенному маршруту, там у нее не было времени посмотреть вокруг.

Здесь же она прислушивается к звукам, идущим изнутри, — голосам снов и надежд, которым никогда не суждено сбыться…

Когда машина остановилась у ее дома, Розалин открыла дверцу и начала вежливо благодарить за обед.

— Я провожу вас, — сказал Скотт, — так что можете пока поберечь прекрасные слова.

Он повел ее по дорожке. У входной двери Розалин стала рыться в сумочке в поисках ключей. Скотт стоял рядом, не вынимая рук из карманов.

— Ну что ж, еще раз большое спасибо. В четверг утром я буду готова. Я вам очень благодарна. Это на самом деле сэкономит мне массу времени…

Розалин запнулась, не зная, что еще сказать, и посмотрела на Скотта. Прохладный ночной воздух и поездка прояснили голову, но сейчас тишина и темнота творили с ней странные вещи — она вдруг почувствовала, что не может отвести взгляд от его лица.

— Значит, вы рады, что приняли мое приглашение на обед, несмотря на вашу неприязнь ко мне?

Скотт сказал это так, словно его ни в малейшей степени не интересовало отношение Розалин к нему. Самое большее, что оно вызывало у него, — это удивление.

— Еда была превосходной, — ответила Розалин, потупившись. Она физически ощущала исходившую от него энергию, заставляющую ее трепетать. Почему это происходит, если Скотт совершенно не нравится ей? — Спасибо еще раз. Спокойной ночи.

Скотт не ответил. Точнее, ответил, но без слов. Просто приподнял ей подбородок так, чтобы Розалин снова посмотрела на него. И когда его голова склонилась, ее губы приоткрылись — то ли она хотела протестовать, то ли…

Не это ли было у нее на уме с самой первой минуты их встречи? Пока разум Розалин пребывал в растерянности, тело как бы само собой прижалось к нему, едва губы их соприкоснулись. Груди напряглись под тонким платьем. Никогда в жизни Розалин не испытывала такого томительного ощущения. Очень опасного ощущения…

Розалин неожиданно пришла в себя и с силой оттолкнула Скотта. Ее била дрожь. Она не знала, что предпочесть: возмутиться или же свести все к шутке? Выбрала последнее.

— Это ваш обычный способ желать спокойной ночи?

— Нет, необычный, — ответил Скотт. — Обычно я захожу в дом.

— Понятно. Что ж, на этот раз будет иначе.

Голос ее звучал высокопарно и сухо. Розалин почему-то подумала о Глории, с ее низким грудным смехом и вызывающе коротким платьем. Не теряет ли она, Розалин Паркер, в жизни что-то? Что-то очень важное?

— До встречи в четверг.

Скотт слегка кивнул ей, и она, стоя у дверей, смотрела, как он идет по дорожке, садится в машину и уезжает.

Дом был полностью погружен в темноту. Розалин не хотелось включать свет. В темноте было легче убедить себя в том, что поцелуй, длившийся меньше минуты, не затронул ее чувств.

Ей потребовалось огромное усилие, чтобы представить себя доктором Розалин Паркер, восходящим светилом в области кардиологии. Розалин Паркер, обходящей палаты, занимающейся с пациентами, — волосы стянуты в пучок, строгий костюм под белым халатом. Розалин Паркер, обедающей с Роджером — уютная, мирная трапеза, где нет места конфликтам, способным омрачить их связь.

Неужели Скотт Барфилд поцеловал меня? — подумала она. Меня, женщину со всеми моими чувствами, переживаниями, странностями, о существовании которых я и не подозревала? Или же просто удовлетворял свое любопытство, чтобы выяснить, как я на это среагирую?

Скорее всего последнее.

А эта реакция оказалась подобна бушующей реке, пытающейся прорвать плотину… Ей захотелось улететь в Лондон хоть на один день. Было крайне необходимо снова вжиться в роль, которую она играла многие годы. Розалин чувствовала, как опасность подбирается к ней, но, осмотревшись, ничего не увидела. Опасность была внутри нее.

Лондон и Роджер — вот все, что ей было сейчас нужно. Очень нужно!

Конечно же Скотт знал, что приглашать Розалин лететь вместе с собой в Лондон было ошибкой. То, что начиналось как стремление вытащить Розалин Паркер из Лондона туда, где ей место, хотя бы на время, сменилось легким любопытством, желанием узнать побольше об этой сдержанной, деловой особе, некогда бывшей его соседкой.

Теперь Скотт был настроен не менее решительно. Откровенно говоря, он не видел ничего, что могло бы изменить его мнение о Розалин, но почему-то любопытство все больше охватывало его…

Скотт приехал домой, обеспокоенный тем, что не может не думать об этой женщине. Хуже всего было то, что он действительно не понимал, почему она не выходит у него из ума. Он вовсе не лгал, когда говорил, что его не привлекают особы, подобные ей. Он уже обжегся один раз и с тех пор старался держаться подальше от женщин, делающих карьеру. Это не означало, что его отныне привлекали лишь пустоголовые вертихвостки. Однако Скотт вынужден был признать, что его последние подружки, как бы ни были они приятны в общении, к труду умственному никакого отношения не имели.

Не включая света, Скотт поднялся по ступеням. По прежнему опыту он знал, что женщины никогда не занимали много места в его мыслях. Всегда главенствовала работа. Это не так волновало воображение, но было достаточно увлекательно.