Наконец мы уткнулись в полоску свежевспаханной земли на краю поля. В тридцати футах вырисовывались призрачные фигуры двух буйволов, тянущих плуг. Ансельмо окликнул их хозяина. Мы неуклюже ступали по комьям слипшейся грязи. Он отозвался и сказал, что мы могли бы помочь ему в работе.

– Она? – добавил он с куда меньшим энтузиазмом, когда я попросила разрешения помочь.

Один из крестьян взял корзинку с семенами маиса и вручил ее мне. Я шла позади, бросая семена в свежевспаханную борозду и раздумывая, как бы мне попробовать поработать с плугом. Не может же эта работа быть такой сложной, в самом деле. Такие спокойные животные, как буйволы, вряд ли сорвутся с места и побегут домой, таща за собой подкованный металлом инструмент.

Я попросила. Крестьяне отказали. Ансельмо что-то шепнул им на ухо, и меня тут же поставили за плуг. Я схватила скользкую, испачканную глиной ручку – и поняла, что не знаю, как заставить буйволов идти. Я щелкала языком. Кудахтала. Чертыхалась. Размахивала кожаным кнутом над головой. Но животные не сдвинулись с места. Тут их хозяин, что стоял рядом, неслышно причмокнул, и они пошли. Я плелась позади, еле удерживая тяжелый плуг, который так и норовил завалиться набок, врезаться в землю слишком глубоко или заскользить по самой ее поверхности.

Мы дошли до края поля, и я обернулась взглянуть на пропаханную борозду. Как будто огромный гриф пронесся за нами, выхватывая комья из земли с неровными промежутками. Я потянулась за плугом, чтобы развернуть его на сто восемьдесят градусов. Но он засел намертво, как пожарный гидрант. Одна только рукоятка весила фунтов семьдесят. Она вся покрылась липкими комьями глины, и все сооружение было скользким, как жареный в масле поросенок. Я дергала его, пыталась поднять и тянула, описывая неуклюжие круги, а потом рухнула на землю, тяжело дыша. Тут крестьянин причмокнул, и буйволы двинулись с места.

На третьей борозде я перестала даже делать вид, что могу развернуть скотину самостоятельно. На шестой моя правая рука стала больше левой на три дюйма, штаны отвисли от набившейся в них глины, а легкие посылали отчаянные сигналы в мозг, сигнализируя о внезапной нехватке кислорода. Именно в тот момент буйволы, почуяв, что ими управляет слабая душа, решили пойти домой.

Они двинулись вниз по холму; плуг прорезал глубокую расселину в свежевспаханной борозде. Я вдруг поняла, что среди всех моих многочисленных карточек со словами на кечуа не было слова «стоять».

– Вот для чего я построил эту школу, – тихо проговорил Ансельмо, глядя, как юноша уводит быков. – Женщинам не справиться с этой работой в одиночку.

Крестьянин отвел на место животных, которые вдруг стали послушными и снова начали прокладывать ровные борозды.

От непрерывного моросящего дождя крутой горный склон стал скользким, как банановая корка, и мокрым, как лужа. Мы с Джоном покатились вниз, ругаясь себе по нос. Ансельмо шел за нами и падал так же часто, но каждый раз поднимался молча. Он несколько часов ходил с нами по слякоти, под ледяным дождем. И ни разу не пожаловался, когда его пальцы посинели от холода и так онемели, что он с трудом мог застегнуть молнию на куртке. Ни на минуту его не покинула удивительная аура спокойствия, словно физические неудобства не могли на него повлиять. «Наверное, вера в Бога является для него утешением», – решила я.

– Нет, – ответил он, когда мы остановились на привал, – я все еще в поисках Бога. Я пока его не нашел. Возможно, однажды.

Я была поражена. Если он не надеется на вознаграждение в следующей жизни и не ведет счет спасенным душам – зачем он вообще здесь?

– Цель всей моей жизни, – признался он, глядя через долину на свою маленькую деревню, – снова увидеть отца. – Он повернулся и улыбнулся мне. – Он всегда считал меня бездельником, ленивым и ни на что не годным. Всю жизнь твердил, что из меня никогда толку не выйдет. – Ансельмо снова замолчал. – Он умер, прежде чем мы успели помириться.

– Что вы скажете, когда увидите его?

Наверняка Ансельмо не раз задумывался об этом.

– Не знаю. – Он поковырял ботинком ком грязи. – Мне достаточно будет просто увидеть его. Он сам все поймет.

Нас пригласили на ужин и, что главное, выделили место у пузатой печки, где мы могли бы просушить одежду и отогреть заледеневшие от мокрого снега конечности. В кухне Ансельмо, как всегда, было полным-полно деревенской бедноты. Огромный котел со спагетти кипел на медленном огне; Ансельмо принес швабру с тряпкой, чтобы тут же вытирать следы от грязных ботинок. Из-за угла выбежала девочка лет трех или четырех и крепко обняла его ногу. Он потянулся к ней и погладил по головке.

– Моя дочка, – сказал он, гордо улыбаясь. – Приехав сюда, я хотел сначала жить в простом деревенском доме, – объяснил он. – Но с детьми это невозможно.

Я видела, как она играла с крестьянскими детьми, когда мы ходили по деревне. Кожа у нее была прозрачно-белая, как у матери, мне и в голову не пришло, что она родом не из Эквадора. Ее жесты, поведение были настолько непосредственными, что я на мгновение увидела мир ее глазами.

– После ужина, – объявил Ансельмо, – мы устраиваем на деревенской площади игру в бинго, чтобы собрать денег для голодающих детей.

Я помогла ему накрыть на стол, за которым сидели голодные люди. В дверь в очередной раз постучали, и Ансельмо отвлекся, внимательно слушая нищую старуху в отрепьях с больным ребенком на руках.

Его пример был заразителен. Я все раздумывала, как бы отблагодарить его за все, что он сделал для нас. Конечно, лучше всего деньгами. Наверняка он постоянно нуждается, ведь на руках у него столько голодных ртов и нужно все время покупать лекарства. Но мне казалось, что одних только денег недостаточно. Наконец я решила подарить ему швейцарский нож, который носила на поясе. Грязный, но острый, он был моим верным спутником во многих путешествиях.

Ансельмо пришел в восторг. Потрогал лезвие большим пальцем. Его сын, которому едва исполнилось пять лет, протянул руку, чтобы взять его. Ансельмо сел на корточки и показал мальчику нож, держа лезвие подальше от маленьких пальчиков.

– Подарю тебе его, когда вырастешь, – сказал он.

«Сколько же всего на его плечах», – подумала я. А потом поняла, почему он не нуждался в поддержке Бога. Вся его жизнь была почти мифическим путешествием – вынужденный работать с раннего детства, потерявший дом, он стал наркоманом и затаил злобу на весь мир, но, наконец, жизнь привела его в этот забытый уголок земного шара. Именно здесь он нашел ответ, который искал всю жизнь: служение людям и есть награда.

На следующее утро Ансельмо познакомил нас с местным гидом, который согласился проводить нас по тропе инков к руинам Ингапирки. Его звали Гидо. Он жил в крошечной лачуге на окраине Ачупальяс вместе с женой, четырьмя детьми, десятком цыплят, двумя дюжинами морских свинок и больным мулом. Несколько раз в год он сопровождал туристов в поездках по безлюдным хребтам, а остальное время выращивал картофель. Гидо появился у нас на пороге, притащив с собой двух мулов, подстилку на седло, которая по совместительству должна была служить спальным мешком, немного овощей и свечной огарок. Он признался, что ему нередко приходилось преодолевать заледенелые горные перевалы, имея при себе лишь заплечный мешок. Я наняла его не раздумывая.