Я успел записать адрес пальцем на запотевшем окне. Ну вот, подумал я с облегчением, мой «хозяин» уже не кажется некоей виртуальной субстанцией. Все, что привязано к недвижимости, обретает реальность. Даже неуловимые мафиози.

Я накинул на плечи теплую куртку, великодушно подаренную мне дядей Жорой. Тарасов, мысленно повторял я фамилию человека, на которого работал мой бывший друг Влад и который натравил на меня Цончика с шалопаями. Кто этот человек, мой враг? От кого узнал обо мне? Насколько он силен и опасен?

За окном, в мертвенно-белом свете неоновых фонарей, тихо опускался на землю пушистый снег. Ветки сосен, закованные в ледяную скорлупу, напоминали бутафорную декорацию в опере, когда Онегин стрелялся с Ленским. Даже сейчас я не желал Владу неотвратимой смерти и, если бы это было возможно, выбрал бы красивую и благородную развязку наших отношений — дуэль.

«К Анне!» — мысленно приказал я себе, понимая, что должен сначала определиться в отношении ее, понять, наконец, к кому она ближе в нашем треклятом неравнобедренном любовном треугольнике.

Я сунул телефон в нагрудный карман и вышел из комнаты. Едва я спустился в зимний сад с водопадом, как путь мне преградила тонкая черная фигура вьетнамца.

А , дружище! — воскликнул я, взмахнув руками, словно мы давно не виделись, и наша встреча обрадовала обоих. — Ты не забыл о том, что должен дать мне одну штуковину?

Вы уже уходите? — спросил вьетнамец. — Тогда я предупрежу водителя, чтобы он отвез вас в город.

Водителя не надо, — попросил я. — Лучше дай мне денег.

— Я постараюсь решить этот вопрос, — ответил вьетнамец, не глядя мне в глаза. — Идите за мной.

Он провел меня к выходу и открыл дверь. Я вздохнул всей грудью морозный воздух, почему-то пахнущий спелыми арбузами, и ступил на хрустящий свежий снег. Вьетнамец сразу же спрятался за дверью и запер изнутри замок, и я некоторое время стоял под навесом, глядя на ровную стенку сугробов, сгружающих подъездной овал, и на остекленевшие деревья вокруг особняка.

Щелкнул замок. Вьетнамец бесшумно приблизился ко мне, протянул худую стопочку долларовых купюр, а затем пистолет. Я взвесил его на ладони, выдвинул магазин, убедившись, что там все патроны, и, коротким движением толкнув вьетнамца к стене, приставил к его тонкой шее ствол «Макарова».

— Ну-ка, расскажи мне напоследок, кто твой шеф? — тихо спросил я.

Вьетнамец не сопротивлялся и не морщился от боли и холода, несмотря на то что был в тонком трико и легких гимнастических тапочках без подошвы. Я вдавил «Макаров» ему под челюсть и навалился на его тонкое тело всем своим весом.

— Ну, чего ты молчишь, Арлекино? — шепнул я, уже понимая, что вьетнамец даст убить себя, но ничего не скажет. — Зачем его люди вытащили меня из клиники, а? Нехорошо получилось — больного человека в пижаме на мороз…

Это был беспомощный лепет. Я, физически более сильный, с пистолетом в руке, не мог выдавить из малорослого, тщедушного человека ни слова.

Лишь после того, как я опустил руки, пряча «макаров» в глубокий карман куртки, и отошел от вьетнамца на шаг, он, все еще прижимаясь спиной к стене, словно успел примерзнуть к ней, сказал спокойно и уверенно:

— Ты скоро умрешь.

Это прозвучало как приговор, не подлежащий обжалованию, и мне на мгновение стало страшно.

Я жалко усмехнулся, повернулся и быстро пошел по скрипучему снегу к темным соснам, подальше от мертвенного света фонарей, прыгнул в сугроб, сразу увязнув в снегу по пояс, и, помогая руками, стал пробивать длинную траншею. "Трепло! — мысленно обращался я к вьетнамцу. — Узкоглазое чучело! Ему стало обидно, что я чуть-чуть помял ему бока, вот и пригрозил. Вроде как тот пацан, который, быстро убегая, не оглядываясь, кричит: «В морду получишь!»

Уставший, вываленный в снегу, как рыба в муке, я нескоро вышел на пустынное шоссе, и меня сразу же ослепил свет фар. Я даже не успел поднять руку — машина сбавила ход и остановилась передо мной, нацелив на меня, как минимум, восемь мощных прожекторов.

— Чего рот раскрыл? — устало спросил кто-то из темноты. — Садись, а то ноги простудишь.

Прикрывая рукой глаза от нестерпимо яркого света, я пошел на голос и сел в кабину джипа позади водителя. Не мучаясь над вопросом, почему водитель так странно себя ведет, я сказал:

Мне в Москву…

Да ладно! — оборвал меня водитель и взял резкий старт. — Куда ты на фиг денешься!

Он не успел разогнать автомобиль до последней передачи, как стал притормаживать. Из темноты на нас наплыла кирпичная стена и глухие ворота. По мере того как джип приближался к ним, ворота все дальше откатывались в сторону, освобождая проезд. Какой-то человек в пуховой куртке, прижимая к щеке трубку телефона, махнул водителю рукой.

До меня только сейчас дошло, что все это время я находился на огороженной территории, необыкновенно обширной, выбраться из которой самостоятельно вряд ли бы смог. Водитель, словно читая мои мысли, произнес:

— Вот теперь можно и про Москву говорить.

Мы неслись по узкой лесной дороге. В лобовое стекло, словно материализуясь из мрака, летели тучи снежинок. Стеклоочистители не успевали разгребать снежные завалы. В то же время обогревательная печка работала настолько сильно, что мне казалось, будто я стою на раскаленных углях.

— Вот что, — сказал водитель, когда темная стена леса разорвалась перед нами и на горизонте показалась россыпь огней микрорайона. — Через пост ГАИ нам лучше не ехать — восемьдесят процентов на то, что твою пушку найдут. Я высажу тебя на остановке автобуса. Как-нибудь доберешься, правда?

Он притормозил у железного навеса, где не было ни пассажиров, ни скамеек, ни света, лишь корявые идиотские надписи на стене, помахал мне рукой и погнал в обратном направлении. Я поднял воротник куртки, встал спиной к ветру, провожая глазами два красных огонька, медленно плывших над заснеженной дорогой. Потом полез в карман, достал баксы, которые мне дал вьетнамец и, пользуясь галактическим светом, идущим от микрорайона, пересчитал купюры. Семьсот долларов. Этого с лихвой хватило бы на то, чтобы купить авиабилет в бизнес-классе до Симферополя и оттуда на такси домчаться до Судака, а потом упиваться коллекционным новосветским шампанским в обществе дорогой проститутки.

Так я и сделаю, твердо решил я, пряча деньги в карман. Вот только загляну к Анне — и сразу же во Внуково. В гробу видал я В лада с его поганым золотом. Жизнь дороже.

Снег, который я принес в протекторах кроссовок, растаял, и подо мной, по кафельным плиткам, растеклась мутная лужа. Может быть, мне только казалось, что на лестничной площадке стоит неимоверная жара, но я расстегнул куртку и ослабил ворот рубашки.

Лучше было бы не трогать эту белую бумажную полоску, наклеенную углом на дверь, обмануть себя, попытаться убедить, что это какое-нибудь нудное предупреждение из ЖЭКа или телефонной станции о неуплате или записка от друзей, которые не застали Анну дома, и тем самым спасти свои нервы. Но я, обрекая себя узнать правду, протянул руку, взялся за край полоски и сорвал ее.