Екатерина обещала не забывать семью Салтыковых, и хоть и тяжело ей было расставаться с любимым человеком, но и она чувствовала, что такой конец её романа будет самым выигрышным для неё.

Теперь она была обласкана самой императрицей, теперь и муж её стал оказывать ей знаки внимания, теперь она носила династическое дитя...

Сергей уехал очень быстро, и все свои положенные сроки Екатерина с удовольствием и гордостью показывалась при дворе, гордо выпячивая живот.

Такой нежной опеки не испытывала Екатерина во всё время своего замужества: по пять раз на дню посылала императрица узнать о её здоровье, самые дорогие и роскошные ткани отправляли ей на широкие и удобные платья, самые красивые и дорогие уборы из драгоценных камней покоились теперь на её шее и руках, а уж о капризах и прихотях беременной Екатерины знал весь двор и старался услужить ей. Едва заикнулась она, что мрачное и суровое, вечно недовольное лицо Марьи Семёновны Чоглоковой портит ей настроение на весь день, как Марья Семёновна была тут же отставлена — вместо неё императрица назначила гофмейстериной к невестке весёлую, живую, знающую все дворцовые сплетни и интриги, разбитную Владиславову. От неё да ещё от лакея Шкурина, ставшего после одного казуса преданным Екатерине человеком, научилась великая княгиня тем многочисленным прибауткам, поговоркам и пословицам, которыми так любила уснащать свою речь...

Словом, во всё время своей беременности Екатерина пользовалась самым неограниченным влиянием при дворе Елизаветы. Она решила, что теперь станет другом и советницей императрицы, что её влияние во всех вопросах политики усилится.

Увы, она слишком ошибалась. Елизавете нужен был преемник, и едва Екатерина разрешилась от бремени, как все её забыли: она сделала своё дело, дала России наследника и теперь уже стала не нужна, так же, как и Сергей Салтыков, усланный в Швецию.

Но Сергей хоть имел возможность излить свою досаду и обиду в горьких словах, в непомерном хвастовстве. Он всюду на дружеских вечеринках и даже на светских приёмах с гордостью рассказывал о своём романе с Екатериной, хвалился, что великая княгиня сама вешалась ему на шею, а он манкировал ею, не являлся на свидания, которые назначал сам. И дитя, которое произвела на свет великая княгиня, — это его сын, который станет наследником престола России. Слухи и сплетни растеклись среди тех русских, что служили в Швеции, и послу Никите Ивановичу Панину пришлось взять на себя тяжёлую обязанность заткнуть рот неудачливому любовнику.

— Милостивый государь, — сказал ему Никита Иванович, — очень надеюсь, что государыне не придётся урезать вам язык...

Сергей испугался до того, что скулы его побелели, а голос задрожал и сел до низкого сипа:

— Чем же заслужил я?..

— Наши стены слишком тонки, и каждое слово из посольства очень хорошо слышат в Петербурге, — тонко сообщил ему Панин. — Будьте осторожнее, иначе вместо Швеции угодите ещё куда-нибудь подалее...

И Сергей Салтыков замолчал. Он больше нигде не упоминал о своей связи с великой княгиней и обо всей истории с рождением наследника.

Вот как сама Екатерина поведала о том, как прошли её роды, как она оказалась заброшенной и одинокой:

«Во вторник вечером я легла и проснулась ночью с болями. Я разбудила Владиславову, которая послала за акушеркой, утверждавшей, что я скоро разрешусь. Послали разбудить великого князя, спавшего у себя в комнате, и графа Александра Шувалова, недавно назначенного гофмаршалом двора великой княгини. Этот послал к императрице, не замедлившей прийти около двух часов ночи.

Я очень страдала, наконец около полудня следующего дня, 20 сентября, я разрешилась сыном...

Как только его спеленали, императрица ввела своего духовника, который дал ребёнку имя Павла, после чего императрица велела акушерке взять ребёнка и следовать за ней.

Я оставалась на родильной постели, а постель эта помещалась против двери, сквозь которую я видела свет. Сзади меня было два больших окна, которые плохо затворялись, а направо и налево от этой постели две двери, из которых одна выходила в мою уборную, а другая — в комнату Владиславовой.

Как только удалилась императрица, великий князь тоже пошёл к себе, а также и Шуваловы, муж и жена, и я никого не видела ровно до трёх часов.

Я много потела. Я просила Владиславову сменить мне бельё, уложить меня в кровать. Она мне сказала, что не смеет. Она посылала несколько раз за акушеркой, но та не приходила. Я просила пить, но получила тот же ответ.

Наконец после трёх часов пришла графиня Шувалова, вся разодетая. Увидев, что я всё ещё лежу на том месте, где она меня оставила, она вскрикнула и сказала, что так можно уморить меня.

Это было очень утешительно для меня, уже заливавшейся слезами с той минуты, как я разрешилась, и особенно оттого, что я всеми покинута и лежу плохо и неудобно, после тяжёлых и мучительных усилий, между плохо затворявшимися дверями, причём никто не смел перенести меня на мою постель, которая была в двух шагах, а я сама не в силах была на неё перетащиться...

Это забвение или пренебрежение по меньшей мере не были лестны для меня. Я в это время умирала от усталости и жажды. Когда наконец меня положили на мою постель, я ни души больше не видала во весь день и даже не посылали осведомиться обо мне.

Его императорское высочество со своей стороны только и делал, что пил с теми, кого находил, а императрица занималась ребёнком.

В городе и империи радость по случаю этого события была велика, а я почувствовала сильную ревматическую боль и схватила сильнейшую лихорадку. Несмотря на это, и весь следующий день я никого не видела и никто не справлялся о моём здоровье. Великий князь зашёл на минутку и удалился, сказав, что не имеет времени оставаться.

Я то и дело плакала и стонала в своей постели... На третий день пришли спросить от императрицы, не осталась ли у меня в комнате мантилья Елизаветы из голубого атласа. Её нашли в углу моей уборной...»

Великая княгиня сделала своё дело, и теперь императрица занималась лишь своим внуком: его закутали в атласные одеяла, укрыли сверху черно-бурым лисьим мехом и поставили колыбель у жарко натопленной печки.

Впрочем, через две недели императрица вспомнила и о великой княгине — Екатерине принесли от её имени сто тысяч рублей.

Но Пётр вспыхнул от гнева: как, его жене подарили сто тысяч, а ему ни копейки?

Елизавете ничего не оставалось делать, как пожаловать ему тоже сто тысяч за труды.

Но казна была пуста, и к Екатерине явились люди от императрицы с просьбой отдать подаренные ей деньги Петру...

Так отблагодарила Елизавета свою невестку, но дело престолонаследия упростилось.

Екатерина тосковала по большому и сильному телу Сергея Салтыкова и с трудом выносила объятия законного мужа. Однако через полгода после родов она снова забеременела и на этот раз родила девочку — принцессу Анну, умершую в младенческом возрасте.