Жак Адальберт де Бовуа отправился в Париж вместе со своим молодым дядей Деодатом де л'Эстуалем и самим Жозефом. И Жанной, которая целый год не была в столице. Франсуа счел поездку бесполезной. Путешественники остановились в особняке Дюмонслен. На следующий день Куртемон, которого сопровождал Жак Адальберт, отправился во дворец Турнель, где по-прежнему предпочитали жить французские монархи, не питавшие склонности к слишком холодному Лувру. Поскольку этот банкир ссужал деньгами короля, его попросили немного подождать, вместо того чтобы назначить аудиенцию на завтра или отложить на неделю. Они явились в девятом часу, а приняли их в одиннадцатом, и это было знаком большого расположения.

Жак Адальберт видел короля впервые. Сомнительное удовольствие. Первыми бросились ему в глаза длинный нос и грустные глаза, затем чувственный рот. За исключением костистого носа все лицо было словно вылеплено из размякшего марципана. Монарх с томным видом слушал приветственную речь Куртемона и внимательно разглядывал Жака Адальберта, который был очень хорош в белом атласном камзоле, расшитом золотом, и в плаще синего сукна с оторочкой из беличьего меха.

За спиной короля с явно настороженным видом стояли трое. Зачем пришли эти люди — докучать просьбами о какой-нибудь милости?

Жак Адальберт получил разрешение изложить суть дела. Он сделал это четко и немногословно, следуя наставлениям бабушки: Христофор Колумб открыл некие земли за Геркулесовыми столбами. Генуэзец полагал, что это Индия; однако некоторые свидетельства, в частности географическая карта, которой обладает он, Жак Адальберт де Бовуа, доказывают обратное. За островами, обнаруженными Колумбом, возможно, находится целый континент, изобилующий золотом и другими ценностями. Французская корона могла бы обогатиться, отправив экспедицию, которая обеспечила бы доступ к этим новым сокровищам.

Карл склонился к бородатому советнику: они что-то обсудили вполголоса, затем король повернулся к посетителям. Испанцы, объяснил он, ревниво относятся к тому, что считают своим, если же открытые земли столь богаты, как утверждает сир де Бовуа, они будут яростно отстаивать право собственности. Оспаривать у них новый путь в Индию означает войну с ними на море. Сейчас это затруднительно. Что до богатств, если таковые имеются, то французские торговцы всегда сумеют извлечь из них выгоду.

Вот и все.

Жак Адальберт поклонился, Куртемон последовал его примеру. Другие посетители ожидали у дверей.

Выйдя из дворца, молодой человек сказал банкиру:

— Мне показалось, будто я говорю с жителем Луны.

— Он думает только об Италии, — ответил Куртемон. — Хочет получить Неаполитанское королевство.

Опасная блажь: Неаполитанское королевство уже давно находилось под властью Арагона. Более того, неаполитанский король Фердинанд, незаконный сын Альфонса Великодушного, был связан с Сицилией, Сардинией и Арагоном, поскольку эти земли принадлежали его брату Хуану. Напасть на Неаполь означало вступить в открытую схватку с Испанией, и отданные французским монархом в подарок испанцам провинции Сердань и Руссильон вряд ли могли убедить Фердинанда отказаться от неаполитанского трона. Это понял бы и семилетний ребенок, но Карл VIII имел разум шестилетнего.

Итак, этот безголовый король вознамерился атаковать испанцев на суше, а не на море, где шансов у него было бы гораздо больше, а добыча — куда значительнее, чем Неаполитанское королевство.

Жак Адальберт и Куртемон в унынии вернулись в особняк Дюмонслен. Новость ничуть не удивила Жозефа. И Жанну, которая пришла позже. Она вместе с Деодатом посетила кладбище Сен-Северен, чтобы помолиться на могиле Бартелеми де Бовуа, потом нанесла визит Гийоме, который встретил ее с такой радостью, что у нее защемило сердце. Сын птичницы, обязанный, как и его, сестра, всем своим благополучием Жанне, представил ей жену и троих детей, старшему из которых исполнилось пятнадцать. Он предложил гостям пирожки с орехами и вино.

Внезапно она вновь увидела свое прошлое. Прилавок на улице Монтань-Сент-Женевьев, перед Корнуэльским коллежем, Матье, Вийона, Агнессу Сорель… Ее глаза увлажнились.

— Здесь я когда-то жила, — сказала она Деодату.

Он посмотрел на дом, как и мать, взволнованный.

Эхо слов «когда-то» еще звучало в голове Жанны.

Гийоме познакомил ее с сыном Донки, носившим то же имя. Верный ослик окончил свои дни, как она и желала, в деревне — точнее, в замке Ла-Дульсад, у Итье. Она погладила его потомка, и из глаз у нее брызнули слезы.

— Столько воспоминаний, правда? — прошептал Гийоме.

Она кивнула.

— Можно вас обнять? — спросил Гийоме.

Жанна раскрыла ему объятия. Неужели она так настрадалась, подумалось ей, что утешением для нее стал поцелуй бывшего работника?

Она забыла о своей печали, узнав о неудаче Жака Адальберта. Но в глубине души радовалась, что король отправил ее внука восвояси. Она была дочерью моряка, бедного Мэтью Пэрриша, и часто вспоминала отцовские проклятия «синей стерве». Жак Адальберт море видел лишь в Генуе, да и то с берега. А затевает экспедицию за Геркулесовы столбы, подумать только! Однако ее встревожила фраза, брошенная в досаде молодым человеком:

— Значит, мне надо поступить на службу к испанцам, чтобы принять участие в предстоящем плавании этого Колумба.

Жанна и Жозеф вдвоем принялись отговаривать его. Он не моряк и не знает языка, так что испанцы вряд ли окажут ему теплый прием.

— Коли на месте сидеть, так ничего и не добьешься, — возразил Жак Адальберт. — Испанцы рискнули, потому и преуспели.

Деодат смотрел на них сверкающими глазами. Было ясно, что дядя и племянник, между которыми было всего два года разницы, устремились бы на первый же баркас, снаряженный для плавания за Геркулесовы столбы.

— Нужно еще не принять за добычу ее тень, — заметил Жозеф.

По возвращении в Страсбург Жанна решила заняться Франсуа.

Впервые за сорок два года она стала вглядываться в него. Уже не как мать, но как женщина. Она надеялась на свою беспристрастность, хотя знала, как легко обмануться в отношении собственного ребенка. Он мало говорил и не нуждался в обществе. Сын надменного, язвительного и склонного к жалобам поэта любил, похоже, только печатное слово: он вкладывал душу в издание книг. Закончив работу над любой из них, он гладил ее, рассматривал каждую страницу, изучал в лупу какие-то детали, потом снова принимался ласкать корешок и обе стороны переплета.

Ласкал ли он женщин с такой же страстью? Конечно, это громко сказано, Жанна знала, что женщина у него была только одна — его собственная жена. Чрезмерной чувственностью он явно не отличался, если судить по любовным интрижкам несчастной Софи-Маргерит.

Она стала изучать его поведение за столом. У него был тонкий вкус, о чем свидетельствовало пристрастие к хорошим винам, о которых он говорил со знанием дела, детально оценивая «одежду», букет, аромат. Впрочем, он пил мало, а ел и того меньше — она никогда не видела, чтобы он накладывал себе добавки. За ужином он удовлетворялся всего двумя бокалами; никогда, нет, никогда не замечала она, чтобы спиртное ударило ему в голову. Стало быть, утехи чрева привлекали его не больше, чем утехи плоти, и Франц Эккарт в этом отношении походил на него — держался три дня на одной курице, а под конец философски обсасывал косточки. Такая воздержанность была редкостью. Жанна знала лишь двух по-настоящему воздержанных людей — Исаака и Жозефа Штернов. Но ведь то были мистики-евреи, которым вполне хватало хлеба и супа для пропитания. Матье обжирался. Филибер быстро напивался, а Франсуа Вийон прилагал большие усилия, чтобы не утонуть в вине. Бартелеми без труда справлялся с фунтом мяса. Наконец, Жак Адальберт тоже был не из тех, кто готов кормиться одним супом, как и сын Жанны от Жака — Деодат.