Иван догнал ребят, они ждали его за воротами кладбища.

– Жалко родителей, потерять сына ни за что ни про что, – он сглотнул комок и отвернулся. – Никогда себе не прощу.

Приходько положил Ивану руку на плечо:

– Не казни себя, Иван. Мы выполняли свою работу. А сверху, – он показал пальцем в небо, – нас предали и подставили.

Бессчетнов кашлянул:

– Помянуть бы надо нашего Гриню, Иван Родионович...

– Надо, – согласился Родин.

– У меня в машине, сейчас принесу.

Через пару минут Бессчетнов вернулся с сумкой на плече.

Кладбище прилегало к лесу, там и остановились на ближайшей поляне. Бессчетнов достал из сумки водку, стаканы, пару буханок хлеба и колбасу, разломал на части, раздал каждому по куску.

– Такое чувство, что он сейчас здесь, среди нас, – тихо произнес Конюхов.

Родин глянул на всех, у каждого из ребят было что сказать и вспомнить о боевом друге: сколько вместе исколесили фронтовых верст, цепляясь за скалы, дрались насмерть, уходили в ночные рейды, наводили жуть в тылу духов... И не теряли своих.

Но сейчас ни у кого язык не поворачивался говорить даже самые честные, справедливые, высокие слова.

– Давайте помянем нашего брата, Гриню, – негромко сказал Родин.

После второго поминального тоста Ивана прорвало, душу выворачивало, быть честными перед своими – и легче и труднее.

– Если б я не приказал лететь на Ба-Хайр, где мы потом логично грохнули караван с героином, Гриня был бы живой, и нас бы не подрывали... Прости, Гриша, тебе пришлось расплатиться за...

– Ты не прав, командир, – Приходько положил руку на плечо Родину. – Мы всегда воевали по-честному, ты сам говорил. И тот героин, который мы сожгли, уже не будет в России...

– А те духи, уже не будут возить дурь, – заметил Бессчетнов и добавил: – И даже гастарбайтерами не станут.

– Вся эта дурь не стоит Гришиной жизни, – жестко отреагировал Родин.

– В той партии, которую мы ликвидировали, миллионы доз, – заметил Приходько.

– Не о том сейчас спорим, замполит, – оборвал спор Родин. – Давайте, по третьей, за светлую память Гриши Шевченко. И за то, чтоб мы не забывали – что не отомстили...

– А что следствие, – возмутился Приходько, – совершено убийство, они думают расследовать?

– Я подал рапорт, в котором изложил все последние события, потом, как и все вы – давал показания следователю, – отреагировал Родин. – Следак из Главной военной прокуратуры мне все жилы вытянул, а потом мне доходчиво разъяснили, что моя версия с Мирзой и его нукерами абсолютно бездоказательна...

– Подожди, Иван, что-то я не понял, – удивился Приходько. – А кто же тогда мог убить в таком случае? Опять нас хотят обвинить?

– Не угадал. В наше подлое время, когда надо покрыть негодяев и предателей, придумали понятие: «третья сила». Помните, по Чечне, когда наши загоняли боевиков со всеми их полевыми командирами в горы и брали за горло, откуда-то сверху шел приказ – отступить. Вмешивалась «третья сила» в лице березо#вских и прочей сволочи...

– Ну, и что же это за «третья сила»? – нетерпеливо спросил Приходько.

– Естественно, наркомафия! – усмехнулся Родин. – По перспективной версии прокуратуры и МВД, преступление совершено членами организованной транснациональной преступной группировки как акт мести за уничтоженный караван с наркотиками... Когда мне довели это потрясающее открытие, я написал рапорт с просьбой разобраться, как этим транснациональным бандитам так быстро удалось установить участников операции?

– Ну, и что тебе ответили?

– А то, что я своевольно нарушил оперативные планы, что ликвидация контрабандистов без санкции руководства может обойтись мне слишком дорого и, вообще, стоить погон. Я сказал, что не надо меня пугать, и подал еще один рапорт – на увольнение.

Лопнувшее громом небо не поразило бы так ребят, как нежданное признание командира.

– А не поторопился? – первым пришел в себя Приходько.

– Нет. Выслуживаться перед негодяями не собираюсь. Так что, мужики, я вам больше не командир. Да и после гибели Гриши... не имею права.

Бессчетнов почесал свой квадратный затылок.

– Ну, чего, водку будем еще пить? Мне больше нельзя – я за рулем.

– Чего спрашиваешь – наливай! – махнул рукой Иван.

– А закуска есть? – вздохнув, спросил Приходько.

– Еще целая буханка! – мрачно порадовал Бессчетнов.

– Тогда – вперед, – скомандовал Родин. – И за живых можно теперь поговорить.

– Я предлагаю этот тост выпить за нашего командира, – сказал Бессчетнов.

– А я предлагаю за всех нас! – поправил Родин. – За наше братство.

Никто не возражал. Буханка пошла по кругу как единение жизненной силы и мужской дружбы.

– Командир, без тебя служба – не служба, – прервал воцарившееся молчание Бессчетнов. – Я тоже увольняюсь. Работу найду, уже предлагали. С нашим послужным списком – с руками и ногами оторвут. Или – мы у них оторвем...

Вдруг ни с того ни с сего расцвел Корытов.

– И я тоже, ребята, пожалуй, уволюсь. У нас второй ребенок намечается. Жена будет довольна, как кошка. Всю душу измотала: когда ты оставишь эту проклятую работу? А мне, мужики, одному неудобняк было уходить. Так что, вернусь в родное село, и пусть сбудется женское счастье!

Вздохов, осушив стакан с водкой, выдохнул:

– Командир, раз такие дела – увольняюсь в знак протеста и солидарности! – и зажевал сказанное куском хлеба.

Все посмотрели на Лагоду, как бы дошла и до него очередь. Борис отстранил поддерживающего его Бессчетнова, махнул культей:

– Ну, а я, ребята, – подчистую в отставку. По определению. Однорукий бандит.

– Лучше – однорукий Рэмбо, – поправил Бессчетнов.

– Тогда уж – Илья Муромец, – хмыкнул Борис.

– Ну, а я чего – один останусь? – без витийства рубанул Коля Наумов. – Командир! Увольняюсь. По списку!

– Ну, а ты – Сергей? – спросил Бессчетнов Конюхова.

Конюхов помолчал, глянул куда-то поверх его головы.

– Да и я ребята, честно говоря, давно уже для себя решил службу поменять: военную на духовную. В общем, хочу быть священнослужителем. Буду поступать в духовную семинарию.

– Серьезное решение, – после паузы оценил Родин.

Приходько, тайный поклонник Маркса, не преминул ввернуть по долгу замполитства:

– Будет, кому наши грехи замаливать.

– Ну, а ты как сам? – спросил Родин.

– Как, да как... – сердито ответил Приходько. – А я еще послужу... Зарезали вы меня, братцы! Прямо не ожидал!