И вот уже князья орут, стуча по полу собственными креслами в такт песне:

Тан-дарадай, тан-дарадай, — стучат кресла по мрамору, бьют тяжелые сапоги, выстукивая знакомый ритм.

Задние ряды теснили передние, на которых сидел король и его приближенные, — те, кто отказались услышать зов Спасителя. Не знаю как другим, а мне казалось, что подо мной горит пол собора, еще немного, и либо людская толпа хлынет на нас верхом, либо пол проломится, и мы окажемся в самом аду.

Положение спас император, который вдруг вскочил с места и, схватив за спинку кресло, со всей силы долбанул им о мозаичный пол, перекрикивая оратора и беснующуюся толпу:

— Ныне я познал Божью милость. Я хочу служить ему, когда бы он ни позвал меня!

В соборе немедленно восстановилась тишина. Со своих мест поднялись мой отец, я, Вельфы, Церингены, Бабенберги, дальше по рядам, дальше, в тот день все мы приняли крест. После чего Бернар, упав на колени, возвестил, что первое чудо крестового похода свершилось.

Ну вот, покричали, пошумели, выпили за это дело. А потом принялись думу думать. И было о чем, первыми, после того как герольды объявили о сборе войск, принять крест явилось такое отребье, с которым не то что в Святую землю, в одном лагере находиться не по нутру, потому как либо кошелек уведут, либо горло перережут, либо… а, и первых двух аргументов довольно.

Нет, если ехать громить неверных, то с профессиональными воинами. Таковые, причем в большом количестве, были у Генриха Льва, хотели уже к нему гонца слать, да он сам пожаловал. И не просто так, а с претензией, мол, в незапамятные времена матушка его по дурости от Баварии отказалась, так он с решением дорогой, любимой родительницы не согласен и за свое костьми ляжет. Отсюда делай вывод: пока вся верхушка знати в Святую землю за подвигами отправится, Генрих Лев не только Баварию — престол захватит. Положеньице: с одной стороны, раз слово дали, ехать нужно, с другой — к чему вернешься?

Начался торг не на жизнь, а на смерть. С нашей стороны — отец как наиболее опытный политик, с их — юный Генрих Лев, он же мой злосчастный кузен. А пока судили да рядили, в марте 1147 года дядя Конрад назначил своего десятилетнего сына Генриха Беренгара[52] соправителем, после чего короновал его по всем правилам в Аахене.

По дороге на коронацию юного Генриха, с которым, несмотря на разницу в возрасте, мы очень сдружились, произошел случай, коему поначалу я, признаться, не придал значения, но который, как выяснилось, имел судьбоносное значение и для меня, и для всей Империи.

Так получилось, что, инспектируя швабские города на предмет их готовности оказывать содействие крестовому походу, я не счел необходимым заезжать в Высокий Штауфен, дабы переменить платье для коронации. Посчитав, что чем попусту самому таскаться туда-обратно, проще послать за необходимым Отто Виттельсбаха. В письме я подробно объяснил, что мне следует выслать. Ну, разумеется, не только мне, а всей моей свите. Кто станет грабить слуг господина на земле господина, если к тому же они защищены не только фамильными гербами, но и отлично вооруженной охраной во главе с таким бугаем и задирой, как мой Отто?

Я же спокойно продолжал нести свою привычную службу, лично заезжая в города, старейшины которых месяцами не могут отправить письма-отчеты, что так нужны отцу.

Да не мучайтесь, родные, верю, что писари никуда не годятся, им бы только пергамент портить, купцы пройдошливы — так где же честных взять? Да и как писать, если хмель глаза застит, руки трясутся и ноги не ходят? Вопрос, зачем тебе ноги в таком деле, уважаемый?! Или афедрон на кресло, больше похожее на королевский трон, ужо не помещается? Что ты сесть на него не можешь, дабы нормальное послание надиктовать? Ладно, сам разберусь. Негордый. И что ты меня олениной, зайчатиной в трапезную заманиваешь, нешто я жрать приехал? Показывай свои бумаги! Ага, вот и пергамент, который твой писарь перед обедом оставил, не дописав самую малость, со слоем двухнедельной пыли, ага, не иначе как колдовские чары. Ясно. Ну, давай считать, сколько ты молодцев мне в полной экипировке поставить намерен? Как «нет подходящих»? Свою стражу отдай, а сам по деревням новых набери, чай есть кому их обучить как меч, копье держать. А нет, так у соседей одолжи. Да хоть роди с полном воинским снаряжением — и чтоб на конях!

Вот так, из города в город, лично хожу по складам, припас подсчитываю, с людьми малозначительными разговоры разговариваю. С кладовщиками, кухонными мужиками, ключницами, пажами, егерями да простыми пахорями. Хороший хозяин все про все в своих владениях знать должен, отец подробных отчетов ждет.

А я парадной одежды дождался, прислала мне благоверная по моей просьбе плащ шелковый синий со звездами, сюрко голубое с тонкой вышивкой, ну и все прочее, что я ей в письме указал. Представляю, как расфыркалась, когда честный Оттон вещи сгрёб, а ее на коронацию от моего имени не пригласил.

До Аахена оставалось не более дня пути. Так что мы решили, что переоденемся уже ближе к городу, дыбы не приехать в запыленной одежде.

* * *

Как обычно, я замечтался, а может быть, даже уснул, мирно покачиваясь в седле, когда вдруг до нас донеслись бряцанье оружия и крики. Мы пришпорили лошадей и вскоре действительно узрели картину побоища. Невысокая карета была опрокинута и валялась на боку. Стоя на ней, коротенький бородач в дорогом плаще, явно так же, как и мы, ехал на коронацию, яростно отбивался сразу двумя окровавленными мечами. Несколько трупов в одинаковой одежде — воины охраны, несколько в лохмотьях — разбойники. У кареты, рядом с трупом истыканного стрелами коня, всегда мне жалко животных больше, чем людей, лежал кучер, из рассеченного живота которого вываливались кишки. Высокий усач в залитой кровью броне крутил над головой длинный меч, двое молодых воинов отбивались у кареты, прикрывая спину своего господина.

— А вот и мы! — На счастье, ни я, ни мои орлы не успели надеть праздничную одежду, зато броня всегда на нас. Ну, как говорил мой дядька Хротгар, главное — убить главаря, сам по себе сброд — ничто без командования. Где же он?

Мой копьеносец Манфред[53], обогнав всех, в герцогских конюшнях плохих лошадей не держат, у него же и вовсе арабских кровей, снес башку первому подвернувшемуся под руку живопыре. Поделом. Зато разбойники тут же развернулись на нас. Надо было спокойно, чинно расстрелять башибузуков с безопасного расстояния — и не так хлопотно, и менее опасно. Ну, пошли доспехи портить.