было возможно лишь около церкви, которая принципиально должна быть чужда политики. Цели политического руководства эмиграцией, как мы видели, были главными для руководителей церковного собрания; и что же вышло из этого? Церковное собрание само было захвачено политическими вопросами и потому не могло объединить не только ближайших церковных работников, но и вообще эмиграцию.

История, говорят, повторяется. Поэтому, вероятно, деятели Карловацкого собрания пытались искать в нашем прошлом прецедентов для оправдания своих политических выступлений. Архиеп. Анастасий прямо указал, что «в нас заговорили заветы древних строителей Русской земли, святителей Петра и Алексия и преподобного Сергия Радонежского; перед нами особенно ярко предстал образ адаманта православия, Святителя Гермогена, и побудил нас именно, как церковный орган, сказать свое слово о необходимости восстановления царской власти в России» (Деяния, стр. 121). Полномочный секретарь Карловацкого Церковного Управления Е.И. Махараблидзе также поддержал эту историческую справку и писал во введении к деяниям Собора: «Здесь, в этом вопросе, на церковном собрании заговорил великий дух древних святителей и строителей Российского Государства» (Деяния, стр. 5). Нельзя сказать, чтобы параллели были скромными, особенно в том случае, когда они делались самими участниками этого собрания. Теперь, когда результаты деятельности Карловацкого собрания в достаточной степени выяснились, можно смело сказать, что они были совершенно противоположны тем, какие имела деятельность строителей Русского государства. Да и пути, которыми шли древние святители и Карловацкие деятели, были совершенно различны. Строители Русского государства находились в среде своего народа, делили суровую действительность своего времени со своей паствой. Они прежде всего занимались внутренним строением Русского народа, вызывали к деятельности его созидательные силы и совсем не писали крикливых посланий. До нас дошли послания святителей Петра и Алексия, и, когда сравнишь эти послания с посланиями карловацкими, ясна будет огромная разница не только между этими посланиями, но и всем уклоном настроения их авторов. Святитель Гермоген оставался на своем посту до самой мученической кончины, и если возвышал свой голос в делах государственных, то он к этому был подвигнут своим положением в государстве, которого он не покинул. А последствия своих выступлений не сваливал на головы других, сам принял весь удар на себя. Полное несходство общеполитических условий того и нашего времени еще менее дает право в какой-либо степени сравнивать подвиги строителей Русской земли и ее великих святителей с карловацкими выступлениями.

В русской истории, может быть, трудно найти другие столь безответственные выступления, как выступления Церковного Собрания в Карловцах. По общему результату этих выступлений их всего скорее можно было бы сравнивать с выступлением Патриарха Никона. Как тогда политические выступления его стали причиной крушения канонического возглавления Русской Церкви, так и теперь карловацкие выступления повергли всю церковную организацию величайшим испытаниям. И в данном случае, однако, параллели не идут далее этого. Патриарх Никон был законным представителем Церкви в ее целом. Он мог делать верные или ошибочные шаги, но он на это имел право. Карловацкие иерархи никакого права не имели выступать от лица Церкви. Патриарх Никон принял удар за свои выступления прежде всего на себя лично; Заграничное Церковное Управление вызвало удары на чужую голову. Карловацкие деятели, на примере патриарха Никона, должны были понять, что постановка политических вопросов от лица Церкви есть обоюдоострая вещь; если они этого не учли, то тем большую моральную ответственность они взяли на себя.

В церковной среде в России выступления Карловацкого Собрания сразу получили определенную оценку, и притом совершенно одинаковую со стороны всех церковных деятелей. Первые неясные сведения о постановлениях Карловацкого собрания стали поступать с самого начала 1922 года. Св. Патриарх и высшие церковные органы, понимая всю тяжесть ответственности, какую возлагали на церковную организацию эти выступления, уволили беженцев архиереев с их кафедр, с тем, чтобы: 1) дать этим епархиям новых полноправных руководителей, а 2) чтобы лишить карловацких епископов и тени церковно-правительственной власти, и этим побудить их быть осторожнее в будущем. Послания и постановления Карловацкого собрания прежде всего, конечно, стали известны гражданской власти, и уже в феврале месяце Св. Патриарх и некоторые иерархи были допрошены по существу вопросов, затронутых в «послании к чадам, в рассеянии сущим». В марте месяце были получены номера «Нового Времени», в которых были напечатаны как названное послание, так и обращение к Генуэзской конференции. По поводу этих актов произошел письменный обмен мнений между Св. Патриархом и наиболее видными иерархами. Все отзывы преосвященных об указанных актах были совершенно отрицательного характера. В этот же раз некоторыми владыками был поставлен вопрос о необходимости принятия решительных мер против Заграничного Церковного Управления с привлечением к судебной ответственности Карловацких иерархов. Эти вопросы были поставлены Св. Патриархом на решение соединенного собрания Св. Синода и Высшего Церковного Совета. Соединенное собрание признало, что ни послание, ни обращение Карловацкого Собора не выражают голоса Русской Церкви, и вынесло категорическое постановление о закрытии Заграничного Церковного Управления, подтвердив, что управление всеми заграничными церквями в Зап. Европе поручается митр. Евлогию. Вопрос о личной ответственности некоторых иерархов в судебном порядке требовал некоторых условий, которых в этот момент не было налицо. Поэтому было решено этот вопрос отложить. О состоявшихся решениях посланы были указы митрополитам Евлогию и Антонию.

Карловацкие выступления 1921 года представляли собой первый случай присвоения себе группой русских иерархов высшей церковной власти. Этот момент и следует считать началом русской церковной смуты последнего времени. Выступления эти были противоцерковны, так как канонически и Карловацкие иерархи были обязаны послушанием своему главе, Московскому Патриарху. Об этом определенно было сказано и в постановлениях последнего Поместного Собора. В стадии первоначальных подготовительных работ это признавалось и самими карловацкими деятелями: в положении о церковном собрании определенно было сказано, что собрание во всех отношениях признает над собой полную власть Патриарха Московского. Сама форма послания к верующим, в какую облекли свои политические выступления карловацкие деятели, предвосхищала права главы русских епископов, Патриарха, которому одному только было предоставлено право обращаться с посланиями к церкви и от лица церкви. Заявление от имени церкви об отношении ее к тем или иным событиям, без сомнения, требовали авторитета высшей церковной власти. 34-е правило Апостольское и 9-е правило Антиохийского Собора совершенно ясно говорят, что епископы не могут предпринимать ничего важного помимо своего митрополита или патриарха, а сфера деятельности епископов ограничивается только пределами их собственных областей. Нужно ли говорить, что вопросы, затронутые карловацким собранием 1921 года, касались всей Русской Церкви в ее целом и ни в какой мере не могли почитаться вопросами, связанными с областями беженских епископов, которых они притом же и не имели. Отсюда ясно, какую страшную ответственность