class="p1">Якушка погнал мерина, тот плетень мой завалил, а Якушке поправить Бог удали не дал. Вот и нужно наново самой загораживать…

Весна хороша, да гуси одолевают: каждый день их на речку гоняю.

За такими моими трудами подходит и Троицын день.

* * *

На Троицу выгон села Винникова пестрит нарядной толпой. Выбелены и убраны зелеными березками избы, разукрашен цветами и зеленью храм. Троица – наш престольный праздник.

Я поднялась до заутрени, дел много: нужно сбегать в Мороскин лес за цветами. Машутка меня ждет.

Чуть боязно идти нам в чащу: сегодня русалки свирепствуют и могут защекотать. Мы идем до заутрени, а раз в колокол еще не ударили, русалки свободно разгуливают. Другая опасность – дед Пармён, сторож: ему только попадись. Ой и злющий же! Он сторожит сенокосы Рышковой, а там на бугре как раз растут цветики, такие красивые, каких нигде нет. У деда толстая дубинка, и если застанет кого на сенокосах – беда.

– Ух вы, паралик вас расшиби! – крикнет Пармён и пустит вдогонку, под ноги, дубинку, ну так и норовит ноги переломать. Страшно.

Посоветовались мы с Машуткой и решили все же за цветами идти. Машутка – первенец, я последыш, и бояться нам нечего, русалки первенцев и последышей не трогают. И дед Пармён, верно, не ждет, что мы так рано на сенокосы придем, авось не увидит. А цветов свежих нужно: на Троицу приезжает тетка Стеша из Бесединой, она пойдет к обедне, а я ей цветов соберу, и отцу, и матери, и нашу икону украшу свежим венком.

Дед Пармён нас и не учуял: мы дали крюка и обошли его сторожку. Все было тихо, и набрали мы полные охапки цветов, еще мокрых от росы.

Домой торопились, чтобы успеть к утрене.

В церкви тесно и душно; не помогает даже сквозняк из настежь раскрытых северных и южных дверей, а служба долгая, торжественная. Вот девочка чужого села упала, ее вынесли; вот молодайка, саянка водяновская, «на голосы заиграла». Вывели молодайку под руки, а кругом зашептались:

– Порченая, должно быть, Кузьмихина ведьма испортила, пропасти на нее нету…

Вчера я уговорилась с подругами между утреней и обедней побежать к березке, что на опушке Мороскина леса, и под березкой, как и в прежние Троицы, покумиться. Я снова выбрала себе кумой Машутку: дала ей поцеловать мой крестик, а она мне свой. Наскоро пообещались мы быть верными подругами, заплели зеленые венки и побежали к обедне.

На Троицу нет в селе двора без гостей. Множество народу из самых дальних сел понаехало гулять к Престолу.

Когда обедня отошла, все повалили на выгон, а на середине его уже раскинули свои палатки приезжие купцы. У большой палатки молодой приказчик, надрываясь, зазывал покупателей:

– Тульских, вяземских, медовых!

Долго я выбирала, что мне купить, – хотелось и вяземских, и тульских, и царской карамели, да и орешков воловских, но денег у меня всего три копейки, дар брата Николая: много не купишь. Подумав, купила я на копейку семечек, на копейку пряников и на копейку карамели. Завязала все в узелок и побежала искать подруг.

Гулянье в разгаре. Водят хороводы водяновские саянки. Они, хотя и нашего прихода, но у них и наряд, и песни другие: водяновские девушки, как одна, в черных сарафанах, очень узких, с красной каймой, только цветные платки на головах, и все в белых чулках и в котах[13] на подковках. Когда плясали водяновские – действительно земля говорила.

Молодухи горят на солнце кичками, панёвами, ослепительно яркими передниками. Стали молодухи в круг, одна запела:

Ой, мать ты моя, Катярина,

На что ж ты меня спородила,

Несчастную на горе.

Счастья-доли не дала:

Молоду замуж отдала.

И все, выбивая на месте подковами такт, приговаривают:

Го со-со, го со-со,

Ну еще, ще, ще…

Счастья-доли не дала,

Молоду замуж отдала.

Свекровушка журлива,

Моя ладушка ревнива —

Го со-со, го со-со,

Ну еще, ще, ще…

Я и про обед забыла: «го со-со» заслушалась.

А тут запестрел громадный хоровод-карагод наших, винниковских. Танок[14] первыми вели – Демьян, Иван Алешин, Якушка, мой брат, а за ними пар двадцать, одна за другой.

Павами выступают девицы, с «молодецким посвистом» да с присядкою щеголье Винникова. Поют:

А у нас на улице, а у нас на улице,

А у нас на мураве, а у нас на зеленой,

Там много хороших, там много пригожих.

Что хороший молодчик, молодец Иванушка,

Он хорошо ходит да манерно ступает,

Сапог не ломает, чулок не марает,

На коня садится, под ним конь бодрится,

Он плеткою машет, а ворон-конь пляшет,

Поехал молодчик, к стежкам-дорожкам,

К стежкам-дорожкам, лугам да болотам,

Где водица лилеет, трава зеленеет,

Сады расцветают, соловки распевают,

Кукушки кукуют: у кукушки нет дружки…

Песню кончили, и к карагоду ступил Сашутка Курановский, самый лучший гармонист на селе.

Его давно ждут, но он любит, чтобы его попросили, да и магарыч поднесли, – тогда разуважит.

Карагод растянулся в большой круг. Якушка засвистал, залился прибаутками:

Аи, где ж это видано, от кого ж это слышано,

Чтобы курочка быка родила, а бычок поросенка?

Поросенок яичко снес,

На высокую полочку взнес,

А полочка свалилася, и яичко разбилося.

Раз, два – чище, э-эх!

Я у Машки замашки покрал,

Голопузому за пазуху напхал.

А слепой все подсматривает,

А глухой все подслушивает,

Безъязыкий «караул» закричал,

Безногий у погон погнал, – ух ты!

Как маков цвет горят девичьи лица.

Не одна из них спрячет сегодня в укладку узелок с гостинцами или нитку монистов, а то и перстенек, купленный милым на память.

По стародавнему обычаю, будут нынче девушки переодеваться раза четыре, а то пять на дню, чтобы показать себя перед приезжими гостями: женихов понаехала тьма…

И до того меня все увлекло, что я забыла про семечки-пряники: узелок так нетронутым и держала. Как бы не захлебнуться сегодня радостными приливами песен.

Метет, летает кругом яркоцветный, ликующий вихрь. Я ношусь от карагода к карагоду, Машутка едва за мной поспевает; она кличет меня – ей пить хочется, есть, а я не слышу: душа моя настежь раскрыта.

Но вот у карагода заметила я