Мунк никогда не разделял образ жизни столичной богемы. Но он восхищался личностью Егера, его мужеством, находил в его творчестве строгость этических требований, схожую с той, что впитал дома, правда, делал оговорку, что содержание этих требований прямо противоположно. Позже Мунк со страстью, граничащей с безумием, начнет яростно обличать богему, но для Егера сделает исключение.

Было бы преувеличением утверждать, что в этот период Егер становится для Мунка альтернативой отцу, хотя художник целиком и полностью поддерживает воззрения писателя на суть творчества, разделяет его взгляды на личный опыт как основу искусства: «Рисуй свою жизнь!» Тем не менее из-за общения с «кощунствующим развратником» отношения с отцом заметно портятся: «Мой отец считает, что самое ужасное – это общение с этим Егером».

Ханс Егер хранил верность в дружбе, но это отнюдь не мешало ему подвергать друзей критике.

Осенняя выставка 1886 года открылась всего за несколько дней до того, как должен был вступить в силу приговор – за «Богему Кристиании» Егеру предстояло провести в тюрьме шестьдесят дней. Ему позволили обустроить камеру на свой вкус, даже привезти туда мебель и картины, среди которых был подаренный ему Мунком в утешение портрет полуобнаженной женщины «Хюльда».

Словно в ответ Егер пишет рецензию на Осеннюю выставку, большая часть которой посвящена картине Мунка. Статью отказались напечатать в «Дагбладет», и она вышла в консервативной «Даген». Газета проявила неслыханную либеральность; редакция оговаривалась, что не разделяет взглядов Егера, но поддерживает его право донести свое мнение до слуха общественности.

На выставку Мунк представил «Больного ребенка» – тогда она носила скромное название «Этюд». Как и большинство критиков, Егер пишет не столько о самой картине, сколько о реакции публики. Он приводит восклицание «одного длинного худощавого господина»: «Выставлять такое! Это же скандал! Картина не завершена и бесформенна, сверху вниз изображение рассекают странные полосы». (Эти полосы исчезли после доработки картины, предпринятой Мунком несколькими годами позже.) Однако Егер не идет на поводу у этого господина и подобных ему господ, замечая, что в полосах и состоит вся гениальность художника. Их появление он объясняет стремлением Мунка передать настроение. Впрочем, Егер не спорит с тем, что техника художника далека от совершенства. Но Мунк, по его мнению, безусловно, еще многому научится. Главное, что в картине есть то, чему научиться нельзя.

На этом хвалебная часть, едва успев начаться, заканчивается. На самом деле Егер не вполне доволен «Больным ребенком». Заканчивает он статью настоятельным советом художнику: «Мунк, Мунк! Не надо больше таких картин, пока ты не научишься брать за живое их всех, от художников до таких вот длинных худощавых господ, пока не научишься творить великое искусство».

В это время на страницах «Афтенпостен» разгорается спор. Богатых горожан призывают покупать картины и передавать их в дар Национальной галерее, как поступают меценаты в других странах. В ответ на призыв один из читателей пишет резкое письмо:

Мы постоянно слышим, что чем более отвратительной находят картину посетители, тем более гениальной считают ее так называемые художники. Как будто в том, что картины Мунка, Стрёма, Колстё, Венцеля или Кристиана Крога не нравятся публике, виноваты не художники, а сама публика, у которой начисто отсутствует «понимание высокого искусства».

И Егер, и автор анонимного письма затрагивают реальную проблему: творческая свобода и право художников самим решать, какие картины будут представлены на выставке, сомнению не подвергаются, но это не означает, что у их картин найдутся ценители. Большинство жителей Кристиании никогда не бывали в парижских галереях и не считают себя обязанными с восхищением принимать «прогрессивное искусство». Тем более что это «прогрессивное искусство» ассоциируется с политическим радикализмом, а в случае Егера – кое с чем и похуже. Они вполне довольны картинами старых добрых художников, учившихся живописи в Дюссельдорфе.

Некоторым художникам постепенно начинает казаться, что они выступают в защиту Мунка словно по обязанности. «Как мне надоело заступаться за Мунка, – говорит его старший коллега Якоб Глёерсен[25], – ведь в результате я защищаю его гораздо больше, чем он, по моему мнению, заслуживает».

В отзывах на «Больного ребенка» рецензенты охотно выступают на стороне публики. «Дагбладет» предпочитает вообще не упоминать картину и помещает лишь весьма скромную похвалу одному из пейзажей Мунка. Со дня его дебюта только «Кристиания-Интеллигенсседлер» добросовестно дает отзывы на его картины. Вот и на сей раз в газете большая рецензия, хотя и тут не обходится без высказываний посетителей выставки: «Какая мазня!», «Годится разве что Барнуму в реквизит», – имя американского директора цирка в то время было синонимом дутых сенсаций.

Однако в рецензии приводится и высказывание одного «из наших известнейших художников»: «Да, удивительный талант». Автор критикует Мунка за небрежность в рисунке, манеру письма и фон, но в заключение он называет его картину настоящим произведением искусства и выступает за то, чтобы Мунку дали стипендию и он мог поехать поучиться. Ведь у него редкий талант: «во всяком случает, он не какой-то там никудышный любитель».

«Моргенпостен» пишет в том же духе: «Мнения противоречивые или, скорее, весьма однозначные: публика не воспринимает его как настоящего художника». Вопреки этому рецензент видит в картинах Мунка проявление «весьма своеобразного таланта». Христианская газета «Федреланнет» называет его самым современным из всех норвежских художников. Здесь тоже не обходится без перечня технических недостатков, но отмечается глубокая искренность, которую излучает картина. В ней есть «что-то благородное, что-то бесконечно трогательное, чего нет ни в одной другой картине». Газета обращается к публике с укором: «Нельзя стоять перед таким полотном и насмехаться, как многие поступают… Картина для этого слишком серьезна».

Другие критики, в том числе и один из самых влиятельных – Андреас Ауберт, тоже отмечают талант художника, даже говорят о его гениальности, но упрекают Мунка в небрежности, нежелании совершенствовать технику.

Исходя из количества газетных полос и интереса, проявленного публикой, можно с уверенностью сказать, что картиной «Больной ребенок» Мунк привлек к себе внимание общественности Кристиании, пусть даже приобретенная им известность была скандального свойства. Впрочем, критика не была однозначно негативной.

Вертикальные полосы на картине, отмеченные Егером, – это, скорее всего, ресницы художника. Невозможно ярче продемонстрировать, как объективный натурализм в живописи уступает место своей явной противоположности: единственная «объективная данность», которую может отразить произведение искусства, – уникальное впечатление конкретного человека. Изображаемый объект неотделим от чувственного восприятия созерцающего. С этой точки зрения «Больного ребенка» можно считать и одним из первых в истории искусства примеров экспрессионистской живописи.