Анютка уже откровенно кокетничала перед камерой. Нигде ни в каком Возрождении никакие статуи не становились на «шпагат», но Анютка легко падала на коврик, разметав в разные стороны свои стройные ноги.

Она то, как балерина, подтягивала носок к колену, то вдруг… садилась в позу лотоса… Напротив меня – в позе… лотоса…

Я и сказал Анютке: – А, давай, ты точно так же сядешь на круглом столике, как на подставке. Будешь такой статуэткой на подставке!..

И вот уже голая девушка сидит напротив меня на столике, раздвинув ноги и смеётся прямо в объектив.

А я щёлкаю затвором, щёлкаю… У нас же… фотосессия!..

Потом вдруг говорю Анютке: – А, давай попробуем сделать фото, как на том видео?…

– На каком? – переспросила Анютка, но потом сразу добавила: – Нет, ты что! Я же ещё девушка!

– А мы и не будем ничего делать. Я только до тебя дотронусь – и мы это сфотографируем…

– Ты правда мне ничего не сделаешь?

– Правда.

Анютке, наверное, это тоже было интересно.

Ну, и…

Я с фотоаппаратом подошёл к столику, к Анютке. Она так и сидела – раздвинув ноги, босыми ногами на полировке стола. Обсыпанная тальком с ног до головы – статуя. Голубые глаза глядели на меня из белого мрамора.

А там, между ног – мраморный рисунок вертикальной девичьей складочки.

Я отложил фотоаппарат на столик, стал расстёгивать джинсы. Не очень-то это у меня получалось… Замок застревал, не поддавался… Потом получилось…

Вывалился из трусов и тут же налился, напрягся герой нашего эпизода.

Это, конечно, не для конкурса…

– Подожди, – сказала Анютка.

Руками она снизу бёдер взяла себя за края пропудренной складки и развела их в стороны, чтобы мне было удобнее. Раздвинула мрамор, который внутри оказался нежно-розовым…

– Ты, правда, ничего мне не сделаешь? Я ещё девушка!..

– Нет, нет, – что ты!.. – голос мой почему-то дрожал.

– Осторожно, ладно? – ещё раз напомнила мне Анютка.

– Если что – ты сразу говори, я остановлюсь…

– Ладно…

Я в точности следовал своему обещанию.

Обнажил глянцевую от напряжения головку и легонько приставил, чуть воткнул во влажный и нежный мрамор. И – всё. Как мы и договаривались. Я чуть вставляю головку, фотографирую и – всё.

Такая у нас с Анюткой целомудренная фотографическая игра.

И вот я стою такой, слегка в Анютку воткнутый, дотягиваюсь до фотоаппарата и, глядя туда, вниз, делаю один снимок, другой…

У Анютки горячо и влажно. Крыша едет. У меня.

Девчонка тоже смотрела туда, где я фотографировал.

Потом вдруг хриплым, сдавленным голосом сказала: – Убери!..

– Что, больно?…

– Убери… фотоаппарат…

Теперь Анютка уже смотрела в лицо мне, прямо в глаза. Она их уже не отпускала никуда. Своими голубыми, потемневшими, она смотрела в мои и через них, казалось, проникала в самое сердце.

И я теперь смотрел только в глаза Анютке.

Так, не отрывая глаз, не отрываясь, положил фотоаппарат на стол, оттолкнул его подальше…

Руки мои теперь стали свободными.

Я сначала одной, потом другой дотронулся до припудренных грудей. Стал их гладить. Как-то было особенно волшебно – частью себя быть там, во влажной Анютке и гладить эту живую «мраморную» грудь.

Анютка часто дышала и продолжала, не отрываясь, на меня смотреть.

Я чувствовал, что под этим взглядом всё глубже проникаю, погружаюсь в неё, но – она ведь остановит меня, когда уже нельзя?… Мы же так договаривались!..

Анютка не останавливала.

Только в какой-то момент чуть зажмурилась, сказала «ой» – и больше ничего.

И я потом остановился сам.

Потому что погружаться дальше было некуда.

Я в Анютку вошёл весь.

И было мне сумасшедше-сладко.

И хотелось начать совершать с Анюткой всякие безумства, каких требовал мой молодой организм.

Наверное, и её тоже…

Но…

Я же Анютке обещал, что ей со мной нечего бояться. Что я никак её не обижу. Ведь она ещё – девушка…

И я стоял, как преступник, который воткнул своей жертве нож в сердце. И – если пошевелиться, если вынуть вдруг нож, то человек умрёт сразу.

И я боялся пошевелиться. Я же обещал… А оно уже вон как получилось…

Анютка не говорила ничего. Всё так же на меня смотрела…

Я гладил ей груди, плечи и совсем не знал, что сказать…

И я… Стал осторожно его вытаскивать. Медленно, медленно. Анютка же девушка. Если осторожно, то там у неё ничего не повредится. Я же обещал…

И вытащил. Стоячего, одеревеневшего, в обильной смазке горячего Анюткиного тела…

Несколько капелек крови всё-таки были на нём. Но – совсем мало.

Я не повредил. Я оставил у Анютки всё, как есть. Как обещал.

Ещё потоптался рядом, не зная, что делать. Вид был нелепый: приспущенные штаны, торчит, совершенно не собираясь ложиться, мой мокрый и красный фотомодель.

И никак не могла прийти в себя Анютка.

Она так и сидела на круглом полированном столике, распахнув бёдра, вся белая, мраморная. Только розовые лепестки под лобком выделялись среди белых и серых тонов. Цветок на мраморе.

У Анютки там, когда я из неё вышел, так и оставалось ещё всё открытым. Будто в ожидании…

И Анютка не говорила ничего.

Наверное, она тоже ждала…

Но – мы же договорились.

Я слово давал…

Мы потом оделись. Я собрал аппарат в кофр. Анютка в халате пробежала в ванную. Потом – на кухню, готовить чай.

И я туда чуть позже подошёл. У меня были проблемы. Фотоаппарат я уложил, а вот дружка своего вернуть в штаны никак не мог. Так он и торчал – ни штаны застегнуть – ни шагу нормально ступить.

И пока чай пили, бутерброды с колбасой и сыром кушали – он всё стоял.

Мы с Анюткой старались не замечать этих моих неудобств.

Поговорили о фотосессии. Что есть, наверное, удачные снимки. Потом выберемся как-нибудь, посмотрим. Я откадрирую, подправлю.

И я сказал Анютке, что она и правда – настоящая Венера…

Она не отреагировала никак.

У нас после этой фотосессии отношения почему-то как бы охладились. Кажется, никто никого не обижал, ни грубостей не было никаких, но перестали мы быть с Анюткой брат-сестра, товарищ-друг. И в классе встречались – по-прежнему разговаривали. И к ней домой я заходил, чай пили, с шутками со всякими.