Но может и не спасти, добавил я мысленно.

Пассажиры возились со скафандрами, проявляя различную степень ловкости. Я устремился на помощь, и через минуту-другую они были готовы, не считая великана, который продолжал сокрушаться по поводу размеров скафандра, словно у него была масса времени. Более того, он начал перебирать костюмы и рассуждать по поводу их размеров.

— У нас нет времени. Хотя бы загерметизируйтесь, а потом будете беспокоиться о синяках и царапинах.

Я представил себе безумное цунами, которое несется нам навстречу, пожирая километры. Сейчас волна уже миновала нижние подъемники. Интересно, хватит ли ей силы сбросить их?

Я все еще размышлял, когда волна обрушилась на нас.

Это оказалось куда хуже, чем я предполагал. Подъемник дернулся в сторону, и нас ударило о внутреннюю стену. Кто-то завопил — похоже, получив перелом, — но почти тут же нас швырнуло в противоположном направлении, на прозрачный купол смотрового окна. Слуга, сорвавшись с потолочного рельса, пролетел мимо нас, и его твердый стальной корпус кинжалом ударился в стекло. Оно тут же покрылось паутиной белых линий, но уцелело. Сила тяготения ослабела, когда подъемник замедлил движение по спирали; какой-то элемент его индукционного мотора был поврежден ударом.

Голова аристократа-южанина разлетелась вдребезги, словно перезревший плод, и превратилась в мерзкое красное месиво. Толчки становились все слабее, но его тело еще вяло перекатывалось по каюте. Кто-то снова вскрикнул. В той или иной мере досталось каждому. Возможно, и мне, но адреналин напрочь заблокировал болевые ощущения.

Компрессионная волна миновала. Я знал, что в какой-то момент она достигнет конца нити и снова пойдет вниз, но на это потребуется несколько часов, и волна уже не будет такой мощной, поскольку растратит энергию.

Есть шанс, что нас это не коснется.

Затем я вспомнил о подъемниках, находящихся под нами. Они тоже должны потерять скорость — а может быть, их вообще сбросило. Может быть, сработали автоматические системы безопасности, но сказать наверняка было трудно. И если нижняя кабина все еще поднимается с прежней скоростью, она вот-вот врежется в нас.

Я сделал паузу и заговорил, поднимая голос над стонами раненых:

— Прошу прощения. Но я только что подумал о…

На объяснения не было времени. Они просто должны были последовать за мной — или пенять на себя, оставшись в подъемнике. Попасть в аварийный шлюз подъемника нам не успеть; потребуется не меньше минуты, чтобы пройти цикл всем семерым — теперь уже шестерым. Вдобавок, чем дальше мы окажемся от моста, тем больше у нас шансов уцелеть, когда подъемники столкнутся.

По сути, выбора не оставалось.

Я извлек из кармана на скафандре мой заводной пистолет, неуклюже сжимая его рукой в перчатке. Прицелиться сколько-нибудь точно было невозможно, но, к счастью, этого и не требовалось. Я просто навел пистолет в сторону паутины трещин, оставленной на стекле слугой.

Кто-то попытался остановить меня, не понимая, что мои действия могли спасти им жизнь, но я был сильнее, и мой палец нажал на курок. Механизм в пистолете сработал, выбросив мощный импульс связующей молекулы энергии. Из ствола вылетел рой флекетт. Они врезались в стекло, и паутина трещин стала шире. Оно напряженно выгнулось наружу, затем разлетелось мириадами белых осколков, образовав рваное отверстие. Воздушная буря вышвырнула нас в космос.

Я вцепился в пистолет, словно утопающий за соломинку. Лихорадочно оглядываясь, я пытался сориентироваться относительно других. Вихрь раскидал их в разных направлениях, точно осколки осветительной ракеты. Однако все мы падали вниз, хотя и по разным траекториям.

Под нами была только планета.

Медленно вращаясь, я снова увидел подъемник. Он все еще удерживался на нити, продолжая уходить вверх, уменьшаясь с каждой секундой по мере того, как я падал. Затем — это было как вспышка в подсознании — я уловил движение второго подъемника, который двигался вверх по нити на нормальной скорости, и почти следом — ослепительная, точно ядерный взрыв, вспышка.

Когда вспышка погасла, не осталось ничего — даже нити.

Небесному Хаусманну было три года, когда он увидел свет.

Позже, в зрелые годы, он будет считать это своим первым отчетливым воспоминанием, которое можно соотнести со временем и местом и которое определенно имело отношение к реальному миру — в отличие от иллюзий, обитающих на призрачной границе, которая отделяет реальный мир от фантазий ребенка.

Родители запретили ему покидать детскую. Он проявил непослушание, отправившись в дельфинарий — это темное и сырое место в чреве гигантского корабля «Сантьяго» считалось запретным. Но, по сути, его соблазнила Констанца, которая провела его по лабиринту железнодорожных туннелей, проходов, пандусов и лестниц туда, где спрятали дельфинов. Констанца была лишь двумя-тремя годами старше Небесного, но казалась ему почти взрослой и такой же запредельно умной. Все говорили, что Констанца — гений, что однажды — возможно, когда Флотилия завершит свое долгое неспешное путешествие, — она станет капитаном. Это говорилось полушутя, но в то же время почти серьезно. Небесный мечтал, чтобы она назначила его своим помощником, когда этот день наступит. Чтобы они сидели вдвоем перед панелью управления в главной рубке, которую он никогда не видел. Мечта не казалась смешной: взрослые постоянно твердили ему, что он тоже необычайно одаренный ребенок. Даже Констанца иногда поражалась идеям, которые он высказывал. Но позже Небесный напоминал себе, что, несмотря на весь свой ум, Констанца не безупречна. Она знала, как добраться до дельфинария, не попадаясь никому на глаза, но едва ли знала, как вернуться незамеченными.

Впрочем, приключение того стоило.

— Взрослые их не любят, — сказала Констанца, когда они подошли к резервуару, в котором находились дельфины. — Они хотят, чтобы дельфинов вообще не было.

Они стояли на скользкой от воды дренажной решетке. Резервуар представлял собой высокий стеклянный аквариум, залитый мертвенно-бледным светом, и уходил на десятки метров в темноту трюма. Небесный вгляделся в полумрак. Дельфины казались далекими серыми тенями в бирюзовой толще воды, их силуэты постоянно исчезали, дробясь на части, и вновь возникали среди причудливой игры световых бликов. Они казались не живыми существами, а, скорее, странными фигурами, отлитыми из мыла, — скользкими и не вполне реальными.

Небесный прижал ладонь к стеклу.

— Почему они их не любят?

— Знаешь, Небесный, с ними что-то не то, — сдержанно отозвалась Констанца. — Это не те дельфины, которые были на корабле, когда он улетел с Меркурия. Это их внуки, а может, правнуки — понятия не имею. Они никогда не видели ничего, кроме этого бассейна, и у них нет родителей.

— Я тоже не видел ничего, кроме этого корабля.

— Но ты не дельфин, тебе ни к чему просторы океана.