Впрочем, кажется, хоть в этом на Грийо можно было положиться: капитан армии его величества Эйвери Ричард Харриман де Моррисси, лишь недавно выбравшийся из Вердена, лежал ничком на соломенном тюфяке в кладовке дворецкого, упакованный, словно подарочный рождественский гусь. Плачевное состояние одежды капитана красноречиво свидетельствовало, что взять его в плен оказалось весьма и весьма непросто. Когда же де Моррисси завидел герцога, лицо его побагровело.

— Уважаемый, — произнес Уэссекс, растягивая слова, — умоляю: когда я вас освобожу, направьте свой боевой пыл на наших общих врагов. Я — Уэссекс. Мы должны были встретиться с вами сегодня вечером — правда, в несколько иной обстановке.

— Нужно предупредить короля! — выдохнул де Моррисси, как только Уэссекс избавил его от кляпа. — Здесь заговор!

— Тут одни сплошные заговоры, — рассеянно пробормотал Уэссекс. Он трудился над веревками: де Моррисси был связан по рукам и ногам, причем настолько туго, что Уэссекс не решался пустить в ход свой крохотный ножичек, а узлы были затянуты накрепко. А Жакам, несомненно, потребуется не так уж много времени, чтобы сообразить, что у кухни два входа.

— Сен-Лазара собираются убить! — выпалил де Моррисси. — В Англии — и убийца уже в пути!

— Кто? — мгновенно подобравшись, спросил Уэссекс. Виктор Сен-Лазар, француз-изгнанник и способный придворный, являлся, похоже, единственным человеком, кому было под силу удержать от распада погрязшую в бессмысленных дрязгах французскую роялистскую фракцию. Потеря Сен-Лазара, заставляющего многочисленные роялистские группировки объединенными усилиями поддерживать военные усилия Англии нанесла бы сокрушительный удар по надеждам короля Генриха, мечтающего при поддержке контрреволюционеров вернуть на французский трон представителя законной династии Бурбонов. Убийство этого человека явилось бы грандиозным успехом республиканцев; по стране прокатилась бы такая волна террора, какой не бывало с тех самых пор, как стало известно, что Корсиканский Зверь способен теперь дотянуться и до самой Англии.

— Не знаю. Курьер, которого мы перехватили, знал только, что Сен-Лазара собираются убить шестнадцатого жерминаля.

— В «Газетте» писали, что до тех пор, пока не возобновятся заседания парламента, Сен-Лазар будет находиться в гостях у маркизы Роксбари. Значит, туда и направится убийца. Если нам почему-либо придется расстаться, любой ценой доставьте в Англию эти известия, — быстро произнес Уэссекс. Шестнадцатое жерминаля революционного календаря соответствовало двадцатому апреля по календарю, принятому во всем цивилизованном мире. То есть убийство должно произойти через восемь дней. Чтобы добраться до Лондона вовремя и передать предупреждение, понадобится сверхчеловеческая удача и нечеловеческая скорость.

Последний узел ослаб под искусными пальцами Уэссекса в тот самый момент, как кухонная дверь, выходящая в сад, вылетела с громким треском. Де Моррисси скатился с тюфяка и распрямил затекшие руки и ноги: молодой Джон Буль[6]в расцвете мужских сил. Он улыбнулся, сверкнув в полумраке белоснежными зубами:

— Можете положиться на меня, сэр!

А потом им стало не до разговоров. Первый Красный Жак, возникший в дверном проеме, получил пулю в горло из маленького пистолетика Уэссекса и осел на пол, содрогаясь в конвульсиях. Де Моррисси выхватил из рук убитого дубинку — признак должности — и воспользовался ею, чтобы покрепче врезать в челюсть следующему противнику, а затем присоединился к Уэссексу, вооружившись не только дубинкой, но и пистолетом наподобие герцогского.

— Ну, кто еще хочет умереть? — обратился Уэссекс к троим новым противникам. В голосе его звучало самое искреннее любопытство. Похоже, никто из них не горел желанием дать ответ на этот вопрос.

Краем глаза Уэссекс заметил, как де Моррисси выскользнул через кухонную дверь. И это было в общем-то неплохо — не считая того, что в растрепанном виде и при полном отсутствии каких бы то ни было документов его в самое ближайшее время схватит какой-нибудь член Комитета гражданской безопасности: они постоянно рыщут по городу, прочесывая его с неусыпной бдительностью. А де Моррисси не знает ни слова по-французски. Из-за света, исходящего от печи, красные шапки Жаков приобрели еще более кровавый оттенок. Угрожающе помахивая позаимствованным оружием, Уэссекс вынудил противников пятиться, пока они не сбились в беспорядочную толпу около печи. Жаки неуверенно переминались: их гипнотизировала чернота пистолетного дула. Но в действительности преимущество было на их стороне, и вскоре они должны были это осознать.

— Давайте! — сдавленным шепотом скомандовал де Моррисси из-за двери.

Уэссекс вскинул пистолет и выстрелил.

Пуля не задела ни одного из Красных Жаков, но Уэссекс в них и не целился. Его мишенью был некий предмет, приютившийся на полке над печью, и пуля попала точно в цель. Она разнесла вдребезги кувшин, и масло закапало на раскаленную железную поверхность печи.

Закапало…

Задымилось…

Загорелось.

С громким шипением вся железная поверхность плиты вспыхнула жарким пламенем. Стараясь увернуться от огня, один из Жаков толкнул своего товарища в самое пекло, а третий рухнул от удара дубинки Уэссекса. Его милость не стал задерживаться, чтобы досмотреть представление до конца; он в мгновение ока выскользнул за дверь, на ходу схватил де Моррисси за руку и пустился бежать, как лисица, завидевшая гончих. Двое мужчин промчались через сад и выскочили на улицу, которая до самого последнего времени считалась тихим и респектабельным районом Парижа.

Уэссекс хорошо знал Париж; это было его профессией — знать подобные вещи. Вскоре герцог вместе со своим подопечным находились уже в нескольких улицах от дома принцессы и оторвались — по крайней мере на время — от преследователей.

— Что теперь? — тяжело дыша, поинтересовался де Моррисси.

— Хороший конь и дорога на Кале, — отозвался Уэссекс — Похоже, у меня свидание с маркизой Роксбари — не могу же я обманывать ожидания дамы!

ШЕЛ ДВАДЦАТЫЙ ДЕНЬ АПРЕЛЯ. С момента крушения почтового фургона, спешившего в Лондон, миновало четыре дня. Молодая женщина, лежавшая в массивной кровати с балдахином, раздраженно ворочалась, пытаясь сбросить тяжелое бархатное вышитое покрывало, что защищало ее от апрельской прохлады. Но каждый раз, как это ей удавалось, тихая, спокойная женщина, сидевшая в кресле у камина, вставала и снова укрывала мечущуюся больную. Тихую женщину звали Гарднер, и она не так уж давно была няней молодой маркизы Роксбари — а до того вынянчила мать маркизы и мать ее матери. От старости кожа Гарднер приобрела слабый фарфоровый оттенок, но осанка женщины оставалась по-прежнему безукоризненной, а в разноцветных глазах — один был голубым, второй карим — светился живой ум. — Как она?