И все-таки сегодня я одержал победу. Маленькую-маленькую, сугубо частную и ровным счетом ничего не решающую. Но мне хочется верить, что это только начало.

Я знаю, что обманываю себя. Да, у корабля остались рудименты чувств, свойственных менее экзотическому живому существу, однако вряд ли мне удастся как следует надавить на них. Кораблю легче, чем мне, – он может решить все свои моральные проблемы, просто перестав со мной общаться.

Он так и делает.

Опять я не нашел нужных аргументов, да и есть ли они вообще? А если есть, то согласен ли корабль выслушать их от меня? Не та я, видно, персона. Хоть ты мекай, хоть аргумекай – все равно я перед ним ничего не значащая козявка. И даже не перед ним, а в нем, если уж быть точным. Совершенно непонятно, почему я все еще жив. Оставлен для изучения? Так ведь уже, наверное, изучен вдоль и поперек. Сохранен как собеседник? Вряд ли. Как забавная погремушка для слабоумного подопечного?

Очень может быть.

Что ж, за неимением лучшей роли побудем погремушкой. Если повезет, успею свихнуться и стать таким же дебилом, как первый подопечный. Наблюдая за уничтожением Земли, лучше пускать слюни, чем трястись от бессильной ярости.

– Кис-кис! Иди сюда.

«Кис-кис» ему явно не подходит. Но как подозвать страховидную черепаху – «череп-череп», что ли?

Самому мне двигаться лень – три «же» не шутка. Корабль думает прежде всего о потребностях главного подопечного, а уж потом о моих. Уже который месяц я вешу два с половиной центнера. Любой человек нормального сложения, не говоря уже о толстяках, за такое время, наверное, помер бы, а я живу, досадуя, правда, на то, что я не сухопарый йог. Поначалу адски болели мышцы, особенно дыхательные, но в конце концов они только окрепли, а небогатые запасы жирка давно вытопились. Но двигаться все равно неохота.

Сообщи мне корабль, что изменил свои планы, – да я колесом пройдусь и оторву чечетку! Авось сердце выдержит. А так – лучше полежу. Лежать пластом при тройной тяжести – уже физзарядка.

– Цып-цып, Двускелетный! Ути-ути…

Бронированный урод, равно похожий на черепаху и личинку крупного жука, радостно ползет ко мне – услышал. Первым делом игриво прихватывает жвалами мое запястье. Не всерьез, играючи. Захочет – отстрижет руку начисто. Но и я позволяю ему приближаться ко мне лишь тогда, когда ясно вижу: он хочет игры.

Ему игра, а я устал считать шрамы.

Достаю нож-пилу. Гранату ему лучше не показывать – рассвирепеет. Помнит, как его шарахнуло. А нож в его насекомом восприятии ни с чем опасным не ассоциируется.

Подранить его ножом я мог бы, это точно. Теперь знаю, куда надо просунуть лезвие и как повернуть. Наверное, смог бы и убить, да что это даст? Корабль играючи восстановит своего подопечного, а меня в любой момент может прихлопнуть, как муху. Без восстановления.

Когда я впервые подумал об этом, в голову залезла и другая мысль: чего ради продвинутые корабли-самки возятся со своими выжившими из ума самцами? Нежность, иллюзия материнства, радость заботы о несмышленышах – это ясно, но разве нельзя было модифицировать безмозглых Двускелетных во что-нибудь более разумное? Так-таки нельзя? При потрясающем воображение могуществе живых кораблей? Да не может того быть, чтобы нельзя!..

И сейчас же корабль дал ответ на невысказанный вопрос:

– У нас не было цели. Теперь цель есть. Ты предлагаешь нам кратчайший путь к ее достижению?

Ирония пополам с горечью звучала в его словах. И я все понял. Я понял, что безжалостно ткнул пальцем в «болевую точку» – живые корабли вовсе не стремились достичь своей цели как можно скорее. Их бы воля, так они бы отодвинули достижение цели в бесконечность. Да, достичь цели – радость. Но достичь ее и вновь остаться без цели и смысла существования – боль и ужас. Разумнее не форсировать, пусть все идет своим чередом: Двускелетные несмышленыши играют в космической песочнице, радостно разрушая чужие куличики, а взрослые заботливо и снисходительно пестуют малышню. Играйте, детки!

– Нюхай, Шарик, нюхай, – бормочу я, тыча рукояткой ножа между жвалами и пористым наростом – предположительно органом обоняния. – Нюхай, ну!

Жвалы клацают, но я успеваю отдернуть руку.

– Я не сказал «хватай», я сказал «нюхай». А теперь – апорт! Взять!

Швыряю нож абы как. Даже если он угодит в живую стенку помещения не рукояткой, а острием, кораблю это не повредит. Вероятно, нож даже не вонзится, а просто отскочит.

Так и есть.

Шумно сопя, Двускелетный лихо разворачивается на месте – маневренность у него что надо – и бросается за добычей. Клац – нож уже в жвалах.

– Апорт! Сюда тащи! Апорт, Бобик!

Двускелетный семенит ко мне, предвкушая удовольствие: сейчас моя роль в игре состоит в том, чтобы отнять у него нож-пилу, а его задача – не отдать. Жвалы у несмышленыша мощные, как гидравлический резак. Нож сработан из очень хорошей стали и только потому еще цел. Но у рукоятки вид плачевный.

– Фу, Полкан, фу! Отдай…

Мне удается поймать рукоятку, и мы тянем в разные стороны. Двускелетный сильнее. Мотает башкой, урчит от восторга и пятится. Я юзом еду за ним по полу. Внезапный рывок – и рукоятка выскальзывает из потной ладони. Слабоумное дитятко вне себя от радости – перевернулось на спину и молотит в воздухе лапами, не разжимая, однако, жвал. Вот урод.

– Эй, Кабысдох! На что тебе нож? Верни владельцу.

Он тешится еще минут пять. Затем следует внезапный вздрыг, и я едва успеваю увернуться. Вращающаяся в полете полоса стали совершает воздушное путешествие, проносясь в опасной близости от моего лица и отскакивает от дальней стены.

Вернул все-таки. Умница. Что я без ножа? Ни постричься, ни побриться, ни ногти обрезать. Лезвие хорошо держит заточку, и не надо просить корабль вырастить для меня наждачный брусок.

Я подбираю нож, а Двускелетный чего-то ждет. Ну чего тебе? Моя-твоя не понимай. Поиграли – хватит.

Его бросок стремителен. При тройной тяжести семенящий бег на коротких лапах – то, что надо. Жираф сразу переломал бы себе ноги.

Клац! Я снова без ножа. Вздрыг – нож опять летит куда-то, а Двускелетный, сомкнув жвалы, тычется в меня головой. Его толчки становятся все настойчивее. Чего тебе, уродец? Никак хочешь поменяться ролями – чтобы ты, значит, метал, а я, значит, бегал?..

А ведь он точно этого хочет… Апорт, Тим!

Ага, сейчас! Еще хвостом повиляю. Уйди.

Не знаю, плакать мне или смеяться. Рыдать от бессилия что-либо изменить или злобно хохотать над чужаками – как опекунами, так и их подопечными. Правда, все это я уже проделывал не раз и не десять. Может, для разнообразия повыть на Луну?

Нет Луны. Возможно, корабль мне ее покажет, если я попрошу, но ведь рядышком я увижу более крупную горошину Земли. Увижу, зная, что с нею произойдет менее чем через месяц.