скажут еще, но командиры молчали. — Ну тогда все, расходись по отрядам. Ты останься, — обратился он к Павловскому.

Когда все, кроме Воробьева и Павловского, вышли, Гай сказал Павловскому:

— На тебя особая надежда. Я считаю, что белые будут нас догонять, ты держись, чтобы обоз мог подальше уйти. Пушки держи ближе, чтобы, не дай бог, белые не сцапали. Без артиллерии пропадем. И еще: знаю, у тебя рука твердая — паникеров не щади. Судьба всего отряда от тебя зависит.

Павловский ушел, Гай устало откинулся на спинку стула.

После ужина лег на кровать, закрыл глаза. И тотчас потянулся мимо обоз, понуро шли по грязи лошади, ливень сек лица бойцов, стреляли белые, что-то кричал Прохоров, Гай уже не разобрал что — провалился в глубокий сон.

Ему снилось детство, Персия, город Тавриз, где он родился и прожил четырнадцать лет, пока семья не переехала в Тифлис. Там и кончилось детство Гая Бжишкяна. Отец отдал его в армянскую семинарию. С шестнадцати лет Гай начал вести революционную работу, вступил в армянскую социал-демократическую партию, писал заметки и статьи в левых газетах. Вскоре его исключили из семинарии за организацию социал-демократического кружка, и он уехал в Баку. Вел там пропагандистскую работу, был арестован и полгода сидел в тюрьме. После переезда в Тифлис участвовал в организации Тифлисского союза торгово-промышленных служащих. Был снова арестован, сидел в Метехском замке, после чего выслан за революционную деятельность в Астрахань, где жил до империалистической войны под надзором полиции.

24 июля

Ровно в четыре Гай проснулся, оделся, вышел во двор. Ополоснув лицо у колодца, взял в сенях седло и оседлал коня. Шагом, слушая, как тупо топают по земле копыта коня, поехал на север, к дороге на Солдатскую Ташлу. Вдоль домов стояли телеги, к которым были привязаны лошади, на телегах спали ездовые. У выезда из села тлел костер, вокруг которого на палках была развешана одежда. Здесь же, прямо на земле, на клочках сена, спали бойцы, накрывшись чем попало. Через километр впереди замаячили фигуры бойцов, стоящих у дерева при дороге. Гай подъехал, поздоровался:

— Что видели?

— Да все вроде спокойно. Смена вечерняя говорила, что ехали трое верхами, а как их кликнули, повернули и наметом назад.

Гай вернулся к селу, поехал окраиной к другому охранению, на восток от села, к проселочной дороге, которая вела в лес. Здесь у стога сена спали четверо бойцов, больше никого поблизости не было.

— Подъем! — резко выкрикнул Гай.

С земли сонно поднялись головы, один из бойцов встал, протирая кулаком глаза, спросил хриплым со сна голосом:

— Кто такой?

— Белый офицер! — сердито сказал Гай. Проворно встали еще двое. — Какого черта вы тут дрыхнете?! Для чего вы поставлены?

— Виноваты, товарищ Гай. Намаялись за день, сморило...

— Хорошо, что белые, лопухи, не рыщут около села. А то бы вы были уже на том свете, вояки вы липовые.

Бойцы молча отряхивались, потупив головы.

— Не садитесь, чтоб не заснуть. Ходите вокруг стога. На вас же отряды надеются, а вы, как бревна, валяетесь.

Он пришпорил коня, легкой рысью стал огибать село, выехал на дорогу.

Минут через десять Гай был уже на западной стороне Суровки, у дороги на Воецкое. Здесь охранение бодрствовало. Никакого движения по дороге не наблюдалось. Гай поговорил с бойцами, поехал, замыкая круг, на северную окраину. Возле костра стояли бойцы около человека, держащего под уздцы тяжело дышавшую лошадь, и о чем-то говорили. Гай подъехал ближе, бойцы расступились.

— Кто такой?

— Из Тушны я, сельсоветчик тамошний. Убег от белых.

— Много их там?

— Много... Раненых ваших порешили...

— Как порешили?! — замер Гай.

— Покололи штыками всех до единого, которые бежать пробовали — стреляли.

Гай помолчал, потом сказал сельсоветчику:

— Поехали со мной в штаб.

В штабе уже не спали, Воробьев неспешно одевался у колодца, Иванов седлал своего коня.

— Раненых наших побили в Тушне, — сказал Гай Воробьеву, окликнул ординарца и велел срочно разыскать Лившица.

Вскоре пришел Лившиц. Гай сказал ему, чтобы он обошел с сельсоветчиком все отряды — пусть расскажет о судьбе раненых.

Улица уже пробуждалась ото сна — раздавались голоса, фырканье запрягаемых лошадей, кто-то крикнул звонко:

— Ванька, неси ведро сюда, что ты там копошишься! Подводы выкатывались на середину улицы, выстраивались в колонну.

Гай стоял у калитки, глядя на сонное шевеление людей, а мысли были в Тушне, в бедной сельской больнице, где остались раненые. Это его вина — не настоял на том, чтобы забрать их с собой. Но что проку теперь корить себя, ничего не переменишь, не поправишь... На будущее урок — делай, как считаешь правильным, добейся своего, на то ты и командир. На твоей совести судьба всех. Главное — вывести отряды из окружения. Белые считают, что мы по-прежнему идем на юг, а мы сегодня повернем на запад, пойдем на Воецкое.

— Товарищ командир, — окликнул его Иванов, — идите попейте молока.

Гай зашел в дом, выпил молока с хлебом, посидел в раздумье: оставаться ли тут до отхода арьергарда или идти с передовыми отрядами... Знать бы, где основные силы белых. Разведчики говорят, что белые кругом. Но где они хотят дать бой? Куда стягивают силы? Правильно делали, что два дня петляли, — белые не знают, куда дальше мы пойдем. И сегодня переменили направление движения на девяносто градусов. Если пройдем спокойно Воецкое — там придется заночевать, — значит, есть надежда на благополучный выход из окружения. Да, надо идти с передовыми отрядами к Воецкому, это сейчас главное — чиста ли там дорога, нет ли заслона.

Гай вышел на крыльцо, сказал Иванову, чтоб подавал лошадь. Тот подвел ее, подождал, пока сядет в седло Гай, лихо взлетел в седло сам.

Из ворот повернули направо, пошли вдоль стоящего еще обоза. Поравнялись с подводами медсанчасти. Гай остановился у подводы, где стоял Николаев.

— Ну как, не надумали еще? — спросил Гай.

— Думаю, товарищ Гай. Ответственность большая, боюсь на себя такой груз брать.

— Ну думайте, — сердито сказал Гай, отыскивая глазами Дворкина. Тот стоял неподалеку, что-то втолковывая медсестре.

— Дворкин, — окликнул его Гай. Тот подошел. — Найди где хочешь матрасы, положи под них больше соломы, чтоб мягче было. Раненых не оставим, сколько бы их ни было.

— Понятно, товарищ Гай, — бодро сказал Дворкин. Гай двинулся дальше, Николаев подошел к Дворкину.

— Где думаешь брать