осознал свой долг и начал для него жить, но по-своему, без всяких манифестаций, без всяких фраз, без всякой наружной вывески, а совсем просто, совсем обыкновенно и почти незаметно».

Приняв гражданскую и военную присягу, Александр был зачислен в Гвардейский экипаж, в полки и отдельные части гвардии, в которых государь состоял шефом и в которых новый наследник еще не числился. Был произведен в чин генерал-майора, получил звание канцлера Александровского университета в Финляндии; придворный штат Николая был ему передан полностью. От короля Швеции получил орден Серафимов, от короля Бельгии – орден Леопольда, Наполеон III наградил Александра орденом Почетного легиона Большого креста, король Италии – орденом Аннунциады.

Продолжалась необходимая учеба. Основы государственного устройства русской империи читал цесаревичу Модест Корф, лицейский товарищ Пушкина. 1 июня Александр записал в дневнике: «У меня в первый раз М. А. Корф. Начал он очень хорошо и умно, надеюсь, что будет так продолжаться». Действительно, все последующие лекции были прослушаны Александром с большим вниманием.

Французскому языку обучал М. Реми, государственному праву – Г. Пискарёв, ряд лекций по экономике прочитал Ф. Г. Тернер, который потом вспоминал: «Уже в эти молодые годы в Александре проявлялись те черты характера, которые позже выступили у него еще с большей ясностью. Чрезвычайно скромный и даже недоверчивый к себе, государь наследник проявлял, несмотря на то, замечательную твердость в отстаивании раз сложившихся у него убеждений и мнений. Так, например, по вопросу о таможенной охране, когда я объяснял ему вредные последствия чрезмерного таможенного покровительства, он, внимательно выслушав все мои объяснения, под конец высказал мне откровенно, что, по его мнению, русская промышленность все же нуждается в значительной охране».

IX

На приглашение императрицы погостить в Петербурге, датская королева Луиза ответила, что сейчас это вызовет лишние толки, но Дагмар прилежно изучает русский язык.

Александр со слов матери понял: Дагмар желает выйти за него замуж. От Дагмар он получил короткое письмо и портрет Николая: «Посылаю Вам обещанный портрет нашего любимого усопшего, прошу Вас сохранить ко мне Ваши дружеские чувства. Пусть воспоминания о нем, хотя бы иногда, станут нас объединять. Таково мое желание. Ваша любящая сестра и подруга, – Дагмар».

С 22 июля по 8 августа он находился в военном лагере под Красным Селом, командуя на маневрах 1-м батальоном лейб-гвардии Преображенского полка. Кроме того, принимал участие в полковых учениях, в маневрах кавалерии и конной артиллерии. В полной мере познал всю тягость походов, когда приходилось порой спать в стоге сена или полночи сидеть у костра. Но, наконец, был свободен, мог повстречаться с Мещерской, однако отец взял его сразу в Москву – представить наследника первопрестольной. И только 20 августа Саша увидел Марию – в Царском селе, где вечерами у матери собиралось высшее общество. Потом ежедневно встречались – коротко, тайно.

А в это время Дагмар писала Александру II: «Я даже не могу найти слов, чтобы объяснить Вам, как была тронута, поняв по Вашему письму, что Вы всё еще видите во мне одного из Ваших детей. Вы знаете, дорогой Папа, какое значение я придаю этому, и что ничто не может сделать меня более счастливой. Вот уже шесть месяцев мы без нашего любимого Никсы. Прошел только год, как я видела его отъезжающим в полном здравии! Все это время было мучительным для меня со всеми дорогими воспоминаниями о моей недолгой мечте о счастье, за которую я никогда не перестану благодарить небо».

18 сентября «Новгородские губернские ведомости» оповестили: «В зале городской думы выставлена великолепная модель памятника тысячелетию русского царства, назначающаяся для поднесения в дар от новгородцев датской принцессе Дагмар, бывшей невесте в Бозе почившего нашего государя цесаревича. Замечательно сочувствие Руси к ее высочеству, счастливо выражающееся у новгородцев особым знаком. На днях случилось нам слышать от одного новгородского иеромонаха, бывшего ныне с балтийскою эскадрою в гаванях Копенгагена и Стокгольма, живой рассказ, подтверждающий нашу мысль и указывающий на продолжающееся благосклонное внимание принцессы к русской национальности».

Иеромонах сообщал, что, когда Дагмар посетила русский корабль, стоявший в гавани, за завтраком были провозглашены тосты за здоровье императора русского и короля датского. «Всякий поймет, – отмечала газета, – что теперь новгородцам особенно приятно видеть наглядное выражение своего сочувствия к принцессе в назначенной для нее модели памятника, на котором предстанут все наши замечательные деятели на поприщах духовном, государственном, военном, на поприще науки и искусства, в продолжение тысячи лет постепенно содействовавшие образованию и славе Русской Земли, которая так ее теперь любит».

Белые нитки тут сильно проглядывали, и при дворе понимали, что царь хочет сблизить русское общество с датским.

Когда начался санный сезон и в парке залили каток, Александр с Марией стали встречаться там. Он катал ее в кресле с полозьями, она ему что-то рассказывала, что-то рассказывал он, над чем-то смеялись… «Это катанье, – отметил наследник в своем дневнике, – я никогда не забуду, так было чудно хорошо». Однако 23 ноября Мария не появилась – камер-фрейлина сделала ей замечание. Возмущению Александра не было предела: «Опять начались сплетни и толки! Проклятый свет не может никого оставить в покое! Даже из таких пустяков подымают истории. Черт бы всех этих дураков побрал!!! Даже самые невинные удовольствия непозволительны, где же после этого жизнь, когда даже повеселиться нельзя. Сами делают, черт знает что, а другим не позволяют даже видеться, двух слов сказать, сидеть рядом. Где же после этого справедливость?»

Вскоре императорский дом переехал на зимние квартиры в Петербург. «Жалко покидать Царское, где, может быть, в последний раз провел такую весну и осень, – грустил Александр. – Столько милых воспоминаний!»

Опять начались учеба, приемы, визиты. Император передал ему письмо от Дагмар, велел ей ответить в ближайшие дни, но Александр ответил лишь через три недели. В последний день года он записал: «Этот год навсегда будет памятен мне… Лишился я лучшего своего брата и друга, которого я всего более любил на этой неблагодарной земле… И как бы утешением мне были для меня нынешняя весна и осень в Царском… без этого бы я совсем упал духом и всё казалось бы мне конченным для меня в этой жизни… Прощай, ужасный и милый 1865 год».

X

Из Дневника А. В. Никитенко:

«1866 г. 3 января, понедельник. Как медленно искореняется зло, но еще медленнее возрастает добро. Разбои и грабежи самые возмутительные и дикие злодейства совершаются открыто не в одном Петербурге, но в целой России. Администрация утешается или утешает других тем, что