x x x

Дина позвонила родителям, — с ними все было в порядке, а Хаим играл во дворе и пока ни с кем не подрался. Дина улыбнулась про себя: сын был драчлив, не в родителей пошел, а скорее в деда по отцовской линии, умершего еще в шестидесятых; тот всю свою жизнь с кем-нибудь воевал — сначала с Колчаком, потом с кулаками, с фашистами, а после войны даже с безродными космополитами, хотя и сам принадлежал к таковым, но это обстоятельство не могло помешать секретарю партъячейки выполнять свои прямые обязанности. В последние годы жизни дед воевал исключительно с жэковскими секретаршами, но воевал истово, отдавая всю душу и слабые уже силы, и умер на поле боя, когда объяснял молоденькой паспортистке существенную разницу между здоровым национализмом и махровым антисемитизмом.

Положив телефонную трубку, Дина почувствовала странное жжение в груди, около сердца, и испуганно присела на диван. Ей показалось, что внутри, по кровеносным сосудам, течет, приближаясь к сердцу, расплавленное масло, с шипением пробивая себе дорогу сквозь склеротически сросшиеся стенки. Почему-то Дину больше всего и давно уже пугал возможный склероз, видимо, с тех пор, когда она прочитала в журнале «Здоровье» о том, что болезнь эта, во-первых, самая распространенная на планете, а во-вторых, поражает не только стариков, как считалось прежде, но и здоровых молодых бугаев.

Расплавленное масло достигло сердца и застыло лужицей у какого-то из клапанов, не успев проникнуть внутрь, а Дина неожиданно увидела перед собой (на миг, изображение появилось, дернулось и исчезло) большой зал с рядами длинных, похожих на парты, или скорее, на депутатские скамьи в Кремле, столов, за которыми сидели и смотрели на нее белобородые старцы и относительно молодые мужчины, бороды которых, хотя и были черны, но свидетельствовали не о юности, а о благочестии.

Собрание это, даже на протяжении одного, выхваченного наугад, мгновения выглядело суровым, требовательным и непрощающим. Именно эти ощущения испытала Дина, хотя и поняла сразу, что это были не ее ощущения, она лишь восприняла мысленный крик мужа, стоявшего на кафедре и говорившего слова, которые шли вовсе не от его сознания, а откуда-то из глубин души, которую он, как ему казалось, знал, но, как оказалось, на деле и не знал, и не понимал.

В следующую секунду Дина вернулась в свою квартиру в Ир— ганим и с ненавистью подумала об И.Д.К., который сотворил все эти напасти, сложности и глупости. Подумав о нем, она сразу же и увидела предмет своей ненависти — он выбирался из кустов роз в Саду независимости, на ходу вытаскивая колючку из ладони.

Если бы Дина могла, она с большим удовольствием воткнула бы эту колючку в более важное для жизни место — в сердце, например. Дина не любила перемен. Но всю жизнь делала, в основном, то, что не любила. Начать с того, что она поступила на филологический факультет университета, хотя собиралась стать биологом. Но биологического факультета в ее родном Чернигове не было, а на киевском филфаке оказался самый маленький конкурс — один человек на полтора места, и не пройти мог разве что полный дебил. Потом она вышла замуж за Илью — разумеется, не потому, что очень этого хотела: ей надоело отвечать отказом на его ежедневные предложения руки и сердца. Многие годы она проработала на кафедре славистики, и вовсе не по призванию — таким оказалось распределение (потрясающе удачное, по мнению всех), и менять что-то в дальнейшем Дина не пожелала. Когда муж, поддавшись всеобщей еврейской панике начала девяностых, собрался в Израиль, она прекрасно понимала, что это не более чем эффект толпы, пыталась переубедить Илью, но он, рассчитав, по его мнению, здраво, и будучи человеком импульсивным и поддающимся влиянию, решения своего на этот раз не изменил, наивно, по ее мнению, полагая, что Бог Израиля непременно поможет им на новой родине. Всевышний действительно помог — Илья попал в ешиву, которая не была откровенно ортодоксальной, и потому муж не требовал от нее повязать голову косынкой или носить парик. Достаточно было регулярных омовений в микве. Но отношения Ильи с тестем и тещей были испорчены — старые коммунисты Илью не понимали и даже немного презирали, считая его поведение типичным приспособленчеством.

Занявшись привычным делом — приготовлением обеда, Дина думала о том, как хорошо было бы вернуться на день-два назад, чтобы все опять шло по накатанным рельсам. Вывод напрашивался один — убить этого проклятого И.Д.К. Абсурдность вывода была очевидной, но, тем не менее, перемалывая мясо для котлет, Дина успела составить по крайней мере пять фантастических планов убийства. Это ее отвлекло от мыслей о ближайшем будущем. Поставив сковороду на плиту, она по привычке поглядела на часы — половина второго — и начала ждать мужа, будто он должен был возвратиться не из Большой синагоги, а, как обычно, из своей ешивы.

Психологам известно такое душевное состояние, когда сознание отказывается принимать реальность такой, какая она есть, и строит себе убежище, восстанавливая обстановку, которая больше не существует.

Примерно полчаса спустя, переложив котлеты в большую тарелку, Дина вернулась в реальный мир и опять подумала об этих двух мужчинах — об Илье, с которым прожила пятнадцать лет, и об И.Д.К., которого и знать не хотела. И подумав, немедленно увидела обоих, будто одновременно смотрела два цветных и объемных фильма: Илья ехал в машине рядом с благообразным белобородым старцем и не знал, что ему делать в следующую секунду, а И.Д.К. сидел, вытянув ноги, на скамейке в Саду независимости и ногтем выковыривал занозу из правой ладони.

"Господи, кто же так делает, можно и заражение крови получить!" — подумала Дина, И.Д.К. услышал эту мысль, понял, откуда она исходит, и немедленно оказался на диване рядом Диной.

— Давайте, я вытащу занозу, — сказала Дина. — Но сначала ответьте на вопрос. Чего вы добиваетесь?

И.Д.К. протянул ей ладонь. Его не беспокоила заноза, он занимался ею, чтобы руки были заняты чем-то, но сейчас ему хотелось, чтобы заноза оказалась глубокой и чтобы эта женщина, не испытывавшая к нему никаких теплых чувств, подольше держала его руку в своей, пусть ковыряет ладонь иглой, пусть даже проткнет ее насквозь — он попробует унять боль мысленным приказом и тогда узнает хотя бы, что способен еще и на это.

И.Д.К. подумал, что переоценил себя — еще вчера ему казалось, что нет ничего важнее доказательства своей правоты. Это то, для чего вообще живет человек. Чтобы каждым своим поступком доказывать правоту своих желаний, а каждым желанием — правоту своих мыслей, и каждой мыслью — правоту своих эмоций, ощущений, инстинктов. Основа всего — где-то в скрытой глубине личности, вот ее-то правоту и нужно доказывать. Исследуя Тору, он доказывал всем, что прав. Убеждая других в том, что его расшифровка смысла Книги верна, он доказывал всем, что прав не только он, но и неведомый Автор, кем бы он ни был — коллективной совестью человечества или надчеловеческой мировой сущностью.

Сейчас И.Д.К. сидел, закрыв глаза, чувствовал как остро и сладко распарывает кожу на ладони горячая, как истина, игла, и думал, что, может быть, был неправ во всем. Может быть, для прочтения Книги не пришло время. Да, нужно доказывать правоту, если она не очевидна. Но нужно ли ее доказывать, если никто, кроме тебя, даже не подозревает, что твоя правота вообще существует?