— А он милашка, не находите?

— Я готова попасть в тюрьму за такое. Ну давай же, Брюс Уэйн. Улыбнись нам.

— Знаешь, что… мы перестанем над тобой издеваться, если ты снимешь свою рубашку и вымоешь ею пол.

Весь коридор содрогнулся от хохота.

И так продолжалось целый день, один зал за другим, пока все помещения не слились у него в голове в единый источник звука. Брюс не поднимал головы. Джеймс проверяла его трижды. И хотя она ни разу не удостоила юношу чем-то большим, чем пренебрежительный взгляд и усмешка, Уэйн обнаружил, что с нетерпением ждет ее следующего визита. В ее присутствии заключенные затихали и молчали еще несколько минут после ее ухода, давая Брюсу небольшую передышку.

Наконец, в конце дня, Джеймс снова пришла.

— Убирайся отсюда, Уэйн, — она жестом поманила его за собой. — Ты так устал, что просто размазываешь грязь по полу.

Это была не жалость, но что-то крайне к ней близкое. Он едва помнил, как отметился на выходе. Он вообще не помнил, как садился в машину. Все, что он запомнил, так это то, что с благодарностью утонул в прохладе кожаного сиденья и проснулся на следующее утро в своей постели.

* * *

— Ну как обстоят дела? — спросила его Дайан на следующий день, пока они вместе шли на урок английского.

Брюс пытался игнорировать шепотки и взгляды проходивших мимо одноклассников. Он слышал, как они называют его имя и обсуждают, почему он разбил свою машину. «Напился. Свихнулся. Проблемы с темпераментом». Просачивающийся сквозь окна академии свет растягивал тени в длинные полосы, словно окружая здание решеткой. Брюс вздохнул, пытаясь смотреть прямо перед собой. Вчерашний день показался ему вечностью. И ему придется возвращаться в настоящую тюрьму снова и снова на протяжении нескольких недель.

— Могло быть и хуже, — ответил он, а затем, когда они нашли нужную аудиторию и уселись за парты, погрузился в детали.

Дайан сочувственно покачала головой.

— Ауч. Звучит ужасно. И так еще целых пять недель?

— Все не так уж и плохо. Просто много свиста. — Брюс напечатал несколько особенно запомнившихся издевок на экране смартфона, чтобы ему не пришлось произносить это вслух.

Подруга скорчила гримасу.

— Да, да. Что ж, я знаю, каково это. Совсем не весело, Брюс.

— Прости, Ди. Не переживай так насчет меня. Не успею я опомниться, а все уже закончится.

Дайан ободряюще похлопала юношу по руке.

— Ты выживешь, — пообещала девушка, — мы все свалим отсюда через несколько недель, и… — Зазвенел звонок на урок, Дайан прервалась и закончила уже гораздо тише: — И не успеешь опомниться, твой срок в «Аркхэме» тоже подойдет к концу.

Ее слова немного утешили Брюса. Юноша глубоко вздохнул и попытался поверить в них.

— Не успею я опомниться, — эхом повторил он.

* * *

После вчерашних издевок отделение интенсивной терапии лечебницы «Аркхэм», куда Брюс прибыл после школы, на контрасте казалось пугающе тихим.

Тишина ужасала так, что у юноши стояли дыбом волоски на шее. Ему казалось, что он оказался в сцене прямиком из фильма ужасов — призрачный зеленый свет, голые стены, отдаленное эхо его шагов. Если бы привидения существовали, то жили бы и нашептывали в пространство свои речи именно здесь.

Приступив к работе, Брюс прислушивался, пытаясь различить голоса детективов, доносящиеся из последней камеры. Может, сегодня они снова допрашивают заключенную.

Брюс как раз поравнялся с первой камерой, когда изнутри послышался громкий лязг. Брюс мгновенно отшатнулся… и заметил, что сквозь пуленепробиваемое стекло камеры на него уставился узник.

— Так-так-так, — произнес заключенный, — это же новый пацан. Ты выглядишь достаточно сносно, чтобы тебя порезать.

Он практически выплюнул эти слова, и одновременно весь остальной коридор пробудился к жизни, из соседних камер донеслись новые крики. Брюс отвернулся и сфокусировал все свое внимание на поле под ногами.

— В чем дело, пацан? — поинтересовался заключенный. — Что привело тебя в эту дыру, а? Что заставило подчищать наше де…эй, эй! Ты что это делаешь, а? — Он принялся бешено стучать по стеклу, когда Брюс сделал шаг в сторону. — Знаешь, что я сделал, чтобы сюда попасть? Я вырезал. И я был очень хорошим в своем деле.

Он провел жестом по шее и вниз, вдоль второй руки.

Брюс заторопился, пытаясь выкинуть из головы все воспоминания о пугающем голосе мужчины.

Следующая камера была ничем не лучше. В ней содержался огромный человек, кажущийся еще более крупным в своей робе. Каждый видимый сантиметр его смуглой кожи, включая лицо, был покрыт татуировками. Когда Брюс поравнялся с окошком камеры, гигант рассмеялся и не сводил с юноши взгляда, пока Уэйн не скрылся из виду. Затем мужчина со всей силы впечатал свое огромное плечо в стекло. Содрогнулся, казалось, весь этаж.

Третий заключенный был очень высоким и невозможно худым. У него были длинные пальцы и сломанные ногти, на бледной коже синими полосками проступали вены. Этого заключенного Брюс узнал — его показывали в новостях. Серийный убийца, обвиненный как минимум в двух десятках жестоких убийств. Четвертый узник был лысым и обладал очень толстой шеей. Его глаза были бледными и прозрачными, словно вода. Он мерил камеру шагами из угла в угол, пока его ботинки не упирались в стену.

Это были жестокие убийцы. Находясь на свободе, они терроризировали Готэм и регулярно становились героями сводок новостей. Теперь же Брюса отделял от них всего лишь тонкий слой металла и стекла.

Наконец, он дошел до конца коридора. Поравнявшись с камерой, в которой полицейские несколько дней назад громкими разочарованными голосами допрашивали заключенную, он притормозил. В памяти все еще крутились воспоминания об узниках, которых он только что миновал, об их искривленных усмешках, взглядах и жестоких преступлениях. Если здесь держали таких людей, что нужно было сделать, чтобы привлечь к себе такое пристальное внимание полиции? Кто сидел в последней камере?

Окно было достаточно большим, в половину его роста, чтобы можно было разглядеть большую часть камеры. Подобно остальным, она была почти пустой, внутри были только матрас, унитаз и раковина. Взгляд Брюса приковала к себе одинокая фигура в белом халате с длинными рукавами, сидящая внутри, прислонившись к стенке и вытянув ноги.

Это была женщина. Нет, «женщина» неподходящее слово. Это была девушка.

Она выглядела ровесницей Брюса. Она сидела, вяло откинувшись головой к стене, с отсутствующим, словно кукольным, выражением лица. Ее взгляд уставился в пустоту. У нее были очень, очень темные глаза, длинные, прямые и удивительно черные, настолько черные, что кончики казались синими, волосы и такая бледная кожа, что при скудном больничном освещении создавалось впечатление, что девушка напудрилась мукой. У заключенной был аккуратный рот, изящная изогнутая шея, четкий овал лица с высокими скулами.