ума и предвещал грядущий позор. Она не понимала, что он, каждый раз встречаясь с королем, в глубине души ждал короткого приказа или предупреждения. Филипп обозначил границы, но так за них и не перешагнул. Но милости… королевские милости были явлением столь редким, что барон понимал – за них придется заплатить. Честью.

Горечь затопила его. Барон отвернулся к окну, лишь бы не видеть этих молящих глаз. Если минуту назад он был готов овладеть женой прям в карете, без лишних слов и долгих приготовлений, то сейчас терзался этой мыслью. Он пришел в себя только тогда, когда маленькая ручка жены легла на его могучий кулак. От прикосновения пробежала дрожь. Он не ждал нежности от нее. И подобной смелости. Почти самоотверженности.

- Я принадлежу вам. И, право, я ни о чем не молю господа так горячо, как о том, чтобы он послал нам наследника, месье. Вы – мой господин. И, если я чем-то обидела вас, скажите. Я сделаю все, чтобы искупить вину.

- Все?

- Все, что в моих силах.

- Поцелуйте меня, Шарлотта.

Она мучительно покраснела. Поцелуй представлялся ей настолько интимным, что при одной мысли о том, что нужно пересилить себя и прикоснуться губами к упрямо сжатому рту Робера, становилось не по себе. Он ждал, не шевелясь и следя за ней несколько насмешливым взглядом. Что-то между ними изменилось. Впервые она почувствовала, что муж дает ей некую свободу в действиях. Она привыкла к грубости, порывистости и резкости. Привыкла к тому, что их ночи коротки и оставляют ее в состоянии полной разбитости. Решила, что так и должно быть. Ведь чем ее муж хуже других? Она почти спокойно реагировала на то, как он приходил к ней в покои, молча снимал с себя тяжелые одежды и просто брал то, что ему принадлежит. Он не целовал ее и не ласкал. Лишь однажды… На следующий день после свадьбы, когда несколько справился с головной болью, он позволил себе немного осторожной ласки. И в тот момент она решила, что боль навсегда осталась в прошлом, и что он действительно настолько пылал страстью к ней, что не мог ждать вечера. Но уже в следующий раз барон жестоко разбил ее надежды.

И вот сейчас… Она давно не видела его настолько спокойным. Шарлотта пододвинулась ближе. Нужно, чтобы он наклонился. Баронесса протянула к нему руки. Робер аккуратно поддался вперед, ловя себя на мысли, что волнуется. В этот момент коляска остановилась. Лакей спрыгнул на землю и пару раз ударил в дверь.

- Монсеньер, прибыли, - доложил он.

Шарлотта замерла. Робер склонился над ней.

- Подождут.

Его руки все еще порывисто, но напряженно-нежно легли на ее талию. Он сдерживал себя, борясь с желанием перехватить инициативу. Шарлотта рассматривала его лицо. Ее красота только зрела. Еще несколько лет – и она засияет, раскроется. И сама баронесса наконец поймет, насколько она красива. И сколь велика ее власть над мужчинами. Может, король именно этого и ждет? Момента, когда из хрупкой девушки она превратится в прекрасную женщину? Может, он разглядел что-то в ее глазах? Мысли о Филиппе вернули де Ролье в мрачную реальность. И красота жены уже вызывала боль, а не восхищение. Он притянул ее к себе и коротко прикоснулся губами к ее губам. Хотел отстраниться и выйти, но слабые руки жены не позволили этого сделать.

Робер взглянул на нее с высокомерным удивлением.

- Вы просили, чтобы я вас поцеловала. Я не выполнила просьбы.

- Не суть важно. Нам нужно идти.

Шарлотта сжала ткань дуплета. Потянулась к нему и впервые сама легко коснулась губами его щеки. Де Ролье замер.

- Оставьте это, сударыня, - бросил он, отвернулся и толкнул дверь коляски. Лакей вытянулся. Барон соскочил на землю и, развернувшись, подал жене руку.

Шарлотта, покрасневшая и расстроенная, не глядя, оперлась на нее. Она не могла понять, что делает не так, и почему мужа разозлил ее отчаянный жест.

- Наш дом, - сухо проговорил де Ролье, борясь с желанием отнять руку. – Я покажу вам его. И ваши покои. Завтра я отправлюсь во дворец, а вы, сударыня, озаботитесь обустройством.

- Воля ваша, - отозвалась она, рассматривая величественное здание. – И я покорна ей.

Глава четвертая. Природа отдыхает на детях

Юлиан

Лето 1315

Артуа, Франция

- И изгоним к чертям Дени д’Ирссон[1], только его здесь и видели. Я бы многое отдал, чтобы голова этого лиходея наконец отделилась от тела. Ах, как сладко было бы увидеть ее на вершине копья.

Сир де Лик обвел собравшихся лукавым, уже весьма хмельным взглядом.

- Угомонись, де Лик. Это вопрос решенный. Сам граф Пуатье[2] на стороне графини. Вернул из заточения свою жену… Поминай как звали наши милости.

Юлиан, следящий за возмущенными дворянами из своего темного угла, тонко улыбнулся. Его план сработал даже лучше, чем он рассчитывал. И кто бы мог подумать, что он найдет верного помощника в лице нового короля? Людовик Сварливый, получивший как нельзя подходящее ему прозвище от покойного батюшки, движимый чужими мнениями и терзаемый только тем, как бы укрепиться в глазах новой королевы, быстро и стихийно разваливал страну.

- А вы, сударь, как считаете? Проиграли мы или победили?

Вампир посмотрел на спросившего. Де Лик слишком пьян.

- А мы разве на войне, чтобы говорить об этом?

- Мы уже все проиграли… в грязи, - буркнул кто-то.

Дворяне рассмеялись было, но тут же горько притихли, вспоминая короткий и позорный для короля Франции и самой Франции поход на Фландрию.

- А Филипп проиграл лишь однажды.

Юлиан спрятал улыбку в тени. Да, король Филипп еще долго будет жить в памяти даже тех, кто в его отсутствие добился возвращения многих старинных, принятых еще при Людовике Святом, традиций, дающих феодалам безграничные вольности. Железный король притеснял дворян. Но по его силе и уверенности в завтрашнем дне тосковали. Тосковали и по его холодному, спокойному образу. Он умел вдохновить войско. Эта способность передалась и одному из сыновей – графу Пуатье, который, несмотря на возраст, раскидал толпу дворян, пришедших со своими требованиями к графине Артуа, как нашкодивших детей. Ему двадцать два, многим из присутствующих за сорок. Неравная битва, которую принц выиграл легко и непринужденно. Этот мальчик вампира настораживал. Того и гляди, он сможет своими силою и