Вернувшись в свой кабинет, Марк уселся за компьютер, но, вместо того чтобы продолжить работу над переводом, тупо вперился невидящим взглядом в экран.

«Эх ты, — горько думал он, обращаясь к самому себе. — Ты хотел обмануть самого себя, голосуя вслепую, а все оказалось напрасно… Три голоса, подумать-только — всего три голоса! И сколько теперь ни убеждай себя, что ты здесь ни при чем, что ты вполне мог нажать тогда синюю, а не красную кнопку, бесполезно играть в кошки-мышки со своей совестью. Она, злодейка, всю оставшуюся жизнь будет коварно нашептывать тебе, что именно твоя рука включила рубильник электрического стула, к которому было приковано приговоренное к гибели человечество! Может быть, те, другие, которые когда-то таким способом приводили смертные приговоры в исполнение, и спали потом без кошмаров, но ты ведь так не сумеешь жить, правда? И ты никогда никому в этом уже не признаешься. По той простой причине, что тебе не поверят. Даже Амелия. Лаже сын — когда вырастет. А хуже всего то, что вскоре тебе все-таки придется сделать выбор, и теперь ты уже никуда не спрячешься и не отвертишься. Проклятый референдум не только не успокоит враждующие стороны наоборот, он все больше будет раскалывать общество надвое, и тень этого раскола уже нависла и над твоим домом, потому что если и раньше Амелия и отец недолюбливали друг друга, то теперь они наверняка станут врагами, а тебе нужно будет вертеться ужом между ними, пытаясь их примирить и уберечь от их вражды Алека, еще не разбирающегося в тонкостях взаимоотношений взрослых, но рано или поздно кто-нибудь из них поставит тебе ультиматум: или ты с ними, или ты со мной, — и вот тогда…»

Марк застонал и ударил кулаком по краю стола. Что же делать, думал он сквозь нахлынувшую головную боль. Что же теперь делать?

И еще: если План, еще не начавшись, уже приносит человечеству столько проблем и мучений, то что же будет потом, когда поколение за поколением будет претворять его в жизнь?!

7

Ночная улица казалась вымершей. Ни одной живой души не встречалось на тротуарах в свете плазменных светильников и табло, даже окна домов были черными, словно там никто не жил или все уже спали, но Снайдеров знал, что анизотропные оконные стекла просто переведены в режим тонирования, не пропускавшего свет наружу. Спать было еще рано — еще почти полтора часа до полуночи.

Они патрулировали по пригородной зоне вот уже пять t08 и постоянное напряжение нервов, когда в любой момент могло случиться очередное ЧП, требующее немедленного реагирования с их стороны, вымывало пуще тяжелой физической работы. Приемник в машине был настроен на волну центрального диспетчера, но уже целый час молчал, покряхтывая эфирными разрядами. Они тоже молчали — не потому, что говорить было не о чем, а просто чтобы не отвлекаться от наблюдения за окружающей обстановкой.

В принципе, когда ничего не случается довольно долго, можно было бы облегченно вздохнуть и лелеять надежду, что до конца смены ничего страшного не произойдет. Но ни Снайдеров, ни его спутники таких иллюзий не питали и, наоборот, с каждой минутой этого обманчивого спокойствия все больше напрягались внутренне — словно в них имелась некая пружина, которая неуклонно сжималась, и они знали, что рано или поздно наступит предел ее непрекращающемуся сжатию, и тогда она либо лопнет, либо произойдет нечто такое, что позволит ей распрямиться, мобилизуя все силы организма, накопленные за время стресса.

Оружие у них было наготове. Спецсредства — тоже. Хотя машина была бронированной, тем не менее никто из патрульных не позволял себе снять с головы тяжелый шлем или хотя бы расстегнуть тугую «молнию» бронекомбинезона: бывали случаи, когда в них стреляли из-за угла или из тщательно выбранного укрытия, и броня машины не всегда спасала от прямого попадания. Об этом свидетельствовал и тот факт, что за последние полгода число жертв среди патрульных Комитета по поддержанию общественного порядка было ненамного меньше, чем количество погибших рядовых граждан.

Комитету приходилось то и дело рекрутировать молодых мужчин на службу, чтобы пополнить ряды Патруля. Вначале в нем служили добровольцы, но потом, когда желающих выступать в роли мишеней для враждующих сторон стало мало, набор патрульных стал носить принудительный характер.

В один из таких наборов попал и Алек Снайдеров, и никому из представителей мобилизационных подразделений Комитета не было дела до того, что он скрипач и должен беречь свои «музыкальные» пальцы. Даже ходатайство отца не помогло.

А уберечь руки от повреждений и травм в Патруле было очень сложно, если не сказать — невозможно. Обращение с тяжелым штурмовым карабином требовало чтобы пальцы были сильными, шершавыми и грубыми. А тогда, когда патрульные вынуждены были усмирять нарушителей общественного спокойствия силой руки страдали в первую очередь, даже если на них были надеты защитные перчатки.

Пока что Алеку удавалось избегать переломов суставов и растяжения связок кистей рук, но не было гарантии, что в один прекрасный день какой-нибудь здоровенный громила, владеющий приемами рукопашной схватки, не выкрутит Снайдерову палец или не вдарит тяжелым ломиком по рукам, и тогда — прощай, музицирование и многолетний труд над собой!..

«Интересно, когда это кончится? Неужели теперь мы вечно обречены на то, чтобы разнимать враждующих драчунов и каждую секунду ждать, что тишина взорвется очередным столкновением? Мало нам, что ли, было в истории таких вот многолетних и даже многовековых вооруженных противостояний, что и теперь мы позволяем трясине хаоса и насилия все больше засасывать нас? Вспомнить ту же войну Алой и Белой розы, например… Или Ольстер. Или палестинцев… Что-то ведь надо делать, чтобы положить конец всеобщему страху и взаимной ненависти», — с отчаянием думал Снайдеров, уставясь сквозь забрало шлема в смотровой люк, за толстым стеклом которого безмятежно проплывали дома и фонари.

Но что именно надо делать, он, разумеется, не знал и подозревал, что никто на всей Земле не знает этого. Слишком далеко зашла вражда между сторонниками Плана и его противниками, слишком много жертв и с той и с другой стороны было принесено, чтобы можно было попытаться решить проблему в одночасье. Тем более мирным путем.

Наверное, пока экстремисты не истребят друг друга До конца, конца-краю распрям не будет. Но ведь экстремистом сделаться так легко, и еще вчера мирно настроенные люди сегодня могут взяться за оружие лишь для того, чтобы отомстить тем, кто убил близкого им человека.

Наверное, если бы власти выступили на стороне какой-то одной из группировок — скорее всего тех, кто ратовал за План, ведь тогда, почти четверть века назад, их оказалось пусть на три человека, но больше, — то, возможно, общими усилиями, используя армию и прочие силовые структуры, и удалось бы искоренить «крамолу», но никто из властей предержащих на такое разрубание кризисных узлов, естественно, не осмеливался.

Все словно чего-то ждали, но чего?

И еще он вспоминал своего отца.

Он довольно рано умер — почти сразу после смерти деда Ореста, — и вся его жизнь после того рокового референдума была нескончаемой пыткой. Что-то грызло изнутри Марка Снайдерова до конца дней его, и лишь перед самой смертью он отважился спросить у Алека: