Прослышав, что княжий боярин Блуд Чадович решил поставить на том печально славном взгорке свой высокий терем, одни предрекали боярину всяческие беды и напасти (место, мол, недоброе), другие же, напротив, одобряли выбор. Дескать, Мизгирь сам себя в жертву солнышку принес – стало быть, лучше места для хором и сыскать нельзя… Первые оказались правее: напасти ждать не заставили. Сначала шишимора в тереме завелась, потом племянница боярская Шалава Непутятична вконец от рук отбилась… Вообще-то, конечно, звали племянницу несколько иначе, но народ ведь у нас известно какой: прилепит имечко – с песком потом не отдерешь.

В зимнем охабне[43]травяного цвета стоял боярин посередь двора, рядом с полуразобранной маковкой, что грянулась оземь с терема во время недавнего трясения земли, и грозно смотрел на приведенного пред ясны очи Кудыку. Ворот – козырем, шапка горлатная надвинута на самые бровушки.

– Что, лоботес? – зловеще спросил боярин. – Родимец тя расколи! Сперва шишимору мне подсадил, а теперь и вовсе в разбой ударился?..

– Батюшка, не погуби! – Древорез пал на колени, сунулся рылом в левый сапог. – По недомыслию! По скудоумию часы изладил!..

– Ненароком в лес пошел, невзначай топорище вырубил?.. – Блуд Чадович усмехнулся было и тут же вновь посуровел. – Ты мне тут про часы не толкуй! До часов твоих мне дела нет, с часами с твоими пусть вон волхвы разбираются… Ты лучше скажи, головогрыз, как тебя угораздило обоз разбить!

– Так ить… – растерялся Кудыка, – сволочане же… Князь-то наш Столпосвят на рынке давеча… Все, говорит, беды от них…

– Ты на князюшку-то нашего не кивай! – загремел боярин. – Голова твоя не с того конца затесанная! Вот разбил ты обоз, а о том подумал ли, что с него в теплынскую казну пошлина причиталась? По берендейке с оглобли! Шутка?.. На ком теперь недоимку править? А?

Кудыка уже догадался с тоской, на ком будет выправлена недоимка, но смолчал. Лучше бы уж кнутом ободрали – встряхнулся да пошел, а вот ежели двор разорят – не скоро подымешься…

Однако грозные слова, ожидаемые Кудыкой, так и не сорвались с боярских румяных уст. Обернулся Блуд Чадович и нахмурился озадаченно. Со стороны высокого резного крыльца, бренча байданой, бежал к ним со всех ног курносый храбр Нахалко. Кинув боярину поясной поклон, подался к милостиво склоненному уху и торопливо зашептал. Глаза у самого – так и выскакивали.

– Шорох, говоришь? – тихо, но внятно переспросил боярин и прищурился недобро. – А ну-ка вы все! За мной, в терем!..

Выпростал руки из прорезей охабня и решительно зашагал к высокому крыльцу. Травяного цвета рукава болтались за широкой спиной. Храбры и холопья, случившиеся во дворе, побросали дела и поспешили следом.

Кудыка, привскочив с колен, моргал и ошалело крутил головой. Ему-то – идти али нет? Сказано было: «Вы все…» Ну, все – так все! Древорез отряхнул мокрые коленки и припустился вдогонку.

Толпой человек в семь достигли они узорчато оперенной лесенки, ведущей из горницы на искусно измуравленный чердак, собственно, и называвшийся теремом. Наступив на первую доску, боярин обернулся, насупился и приложил перст к поджатым строго устам. Дальше пошел на загнутых носках, чтобы каблуком невзначай не скрипнуть. Затаив дыхание, все прочие последовали за ним.

Очутившись перед узкой расписанной полевыми цветами дверью, боярин приложил к створке мясистое ухо. Прислушался и что-то, видать, услышал, ибо побагровел и с маху треснул в дверь кулаком.

– Отопри!..

За дверью приключилась короткая суматоха. Вроде заметались, что-то задевая, что-то опрокидывая…

– Отопри, чтоб тебя… повело да покоробило!..

Ойкнули тоненько, прильнули к двери с той стороны.

– Не обедать ли пора, дядюшка?.. – спросил в пробой дрожащий девичий голос.

– Отопри, дверь с косяками выну!..

Шаркнули, стукнули засовы – числом не менее трех. Шумно сопя, Блуд Чадович размахнул дверью, вошел. За ним – все прочие. Еле успев отскочить, большеглазая бледная Шалава Непутятична стояла, обмерев, в одной тоненькой рубашечке без пояса и в таких же тоненьких чулочках. Кожица – белая, нежная, чуть не прозрачная. Приглядишься – увидишь, как мозжечок из косточки в косточку переливается.

– Где? – страшно спросил боярин и рванул за кольцо крышку сундука. Полетели по светелке один за другим всякие летники и сарафаны.

– А вы что уставились? – обернувшись, прикрикнул боярин на слуг и храбров. – Под кроватью смотрите, под лавками!.. Не в окошко же он выпорхнул! Значит, должон быть!..

Кинулись – кто под лавку, кто под кровать, вмиг все перетряхнули. Нигде никого. Шалава Непутятична тем временем накинула на плечики выброшенную из сундука епанчу[44]и с любопытством принялась разглядывать каждого по очереди.

– Потерял что-нибудь, дядюшка? – сочувственно осведомилась она.

Блуд Чадович взбычился, уставил на племянницу налитые кровью глаза, но, не выдержав невинного взгляда Шалавы Непутятичны, зарычал и отвернулся. Увидел заробевшего Кудыку, рявкнул:

– А ты тут что стоишь, как надолба приворотная?.. Поди в окошко глянь!..

Древорез вжал голову в плечи и, трусцой подбежав к косящатому оконцу, раскрыл забранные цветными стеклышками створки. В светлицу вкатился клуб морозного воздуха, охнула легко одетая Шалава Непутятична. Кудыка выглянул. Красив был и ужасен вид из оконца боярского терема. Именно отсюда, вон с того выступа внизу, бросался когда-то в озеро молодой купец Мизгирь. Кудыка невольно забоялся и отвел взгляд от ниспадающей к остекленелой воде крутизны.

Посмотрел вправо, влево – и дух перехватило. На резной уступчатой полке окна, комкая у груди верхнюю одежонку, стоял над бездной в одних портках синеглазый красавец Докука. А полочка-то – шириной в ладошку…

Кудыка выдохнул, еще раз поглядел вниз и решительно прикрыл окно.

– Не-ет… – протянул он как можно более небрежно. – Никого там нету…

– Как нету? – истошно закричала Шалава Непутятична и, оттолкнув древореза, кинулась, дура, к оконцу.

* * *

– Что ж, прямо на дворе сечь будут? – упавшим голосом вопросил Кудыка.

– Озябнуть боишься? – ехидно осведомился старый седатый храбр, развивая длинный сыромятный кнут. Со свистом рассек накрест воздух и, кажется, остался доволен снастью.

– Ты солью-то его вымочил? – озабоченно спросил Блуд Чадович, угрюмо прислушиваясь к разноголосым взвизгам, доносящимся из терема. Там унимали Шалаву Непутятичну и, судя по звону затрещин и грохоту утвари, никак не могли унять.

– С вечера еще, батюшка, – бодро отвечал старый храбр. – Это уж как водится… Была бы спина, сыщется и вина.