Франциса положили в карету, которая медленно направилась к городу. Гастингс ехал рядом. У первых домов предместья боли раненого так усилились, что доктор велел остановиться и объявил дальнейший переезд невозможным. Пришлось срочно делать перевязку. Раненого внесли в дом бедного ткача. Гастингс оставил своих слуг в распоряжении доктора, а сам поехал в город с Барвелем и Вильямом.

— Я хотел бы, чтоб он остался жив, но не буду жалеть, если он умрет, — произнес Гастингс. — Надо иметь силу и мужество быть врагом своих врагов, а он сам пошел против судьбы.

— Вы положительно повелеваете над силами, которые руководят жизнью, — заметил Барвель, — но, кажется, и смерть в вашем распоряжении. Мистер Момзон тоже…

— Что с ним?

— Сильно заболел! События последних дней так потрясли его, что у него сделалась злокачественная лихорадка. Доктор боится за его жизнь!

Холодная улыбка скользнула на губах Гастингса.

— Они не знают Индии, а хотят бороться со мной. Кто хочет здесь жить, тот не должен сердиться. В тропиках разлившаяся желчь отравляет кровь. Право, о смерти Момзона я горевал бы еще меньше. Я его не трогал, но он худший из всех. Клэверинга и Франциса возбуждает против меня детское тщеславие, а Момзон — мой враг по ненависти низкой натуры к каждому, кто мужественно и решительно стремится к высокой цели.

Вильям содрогнулся. Слова гордого, самоуверенного человека, неумолимо переступающего через все, что становилось на его дороге, казались ужасны, но он вдруг с тайным страхом осознал, что смерть — тоже его союзница, открыв ему путь к величайшему счастью его жизни.

По-видимому, счастливая звезда Гастингса ярко озаряла весь этот день.

Вернувшись домой, он нашел в числе полученных писем на своем письменном столе решение сэра Элии Импея, который поспешил, согласно просьбе обеих сторон, разрешить спорный вопрос между губернатором и советом. Сэр Элия в силу предоставленного ему как верховному судье права решать все спорные юридические вопросы в Индии заявлял, что постановление компании, по которому Гастингс увольняется от должности и на его место назначается Клэверинг, недействительно не потому, что у компании оспаривается право такого постановления, а потому, что поводы, приведенные в постановлении, фактически неверны. Поэтому Гастингс остается губернатором, пока правление компании на основании действительных фактов не примет нового решения.

С сияющим взглядом передал Гастингс бумаги мистеру Барвелю.

— Теперь я хозяин в Индии, — кивнул он. — И эта страна, более ценная для Англии, чем мятежные колонии в Америке, не пропадет для моей родины.

На столе лежали другие письма. Пришел корабль из Англии и привез большую почту. Когда Гастингс вскрыл пакет, ему прежде всего бросился в глаза большой документ с печатью, расплывшейся и почти неузнаваемой от тропической жары. Он развернул его, и краска залила его лицо. С лихорадочной поспешностью он пробежал его и, дойдя до конца, глубоко вздохнул, опускаясь на кресло. Он сложил руки и на глазах его показались слезы, может быть, первые в жизни.

— Она свободна! — воскликнул он. — Свободна! Темное пятно, омрачавшее мою жизнь, исчезло!

Он вскочил и обнял изумленного Барвеля, не понимавшего такого всплеска эмоций у холодного, сдержанного человека.

— Читайте, Барвель, друг мой, читайте! Вы первый узнаете полноту моего счастья и будете моим другом всю жизнь! Читайте, это решение светской и духовной власти, формальный развод баронессы Имгоф с ее мужем. После долгого ожидания достигнута цель, к которой я стремился с пылом юноши. Она свободна, единственная женщина, которую я любил и которая выдержала ради меня тяжелое двусмысленное положение. Теперь она будет моей женой, и вся Индия преклонится перед ней, как перед своей королевой!

Барвель прочитал документ, пожал руки Гастингса и горячо выразил ему свою радость и сочувствие. Гастингс положил голову ему на плечо и зарыдал, вздрагивая всем телом. Ни борьба, ни нужда, ни опасности не сломили его, а радость так потрясла этого закаленного человека, что он плакал, как дитя.

— А теперь идем к ней, — попросил он, — было бы преступлением отнять хоть минуту счастья у этого благородного сердца!

Он так мчался по залам, что Барвель едва поспевал за ним. Баронесса поднялась ему навстречу, испуганная переменой в его лице, а главное, слезами, которые он забыл вытереть. Он обнял ее и так крепко прижал к груди, что она испуганно освободилась.

— Марианна, Марианна! — повторял он, покрывая поцелуями ее голову и глаза. — Теперь ты моя жена перед Богом и перед людьми. Развод кончен, ты свободна, и я прошу твоей руки на всю жизнь!

Красивая, гордая, уверенная женщина то краснела, то бледнела, опустила глаза и как в забытьи упала в объятия Гастингса. Она годами ждала этой минуты, часто тяжело страдала от своего неловкого положения, почти не смела надеяться, а теперь и ее сломило так неожиданно наступившее желанное счастье.

Гастингс скоро овладел собой и в радости, как умел владеть при горе и заботах. Он вытер слезы и стоял, по-прежнему гордый, холодный и спокойный, только в глазах его светилось полное счастье.

— Дочь моя, — сказал он маленькой Маргарите, испуганно стоявшей в стороне. — Поди сюда, теперь ты действительно дитя мое.

Он взял девочку на руки, обнял и с такой нежностью смотрел на нее, точно она была действительно его плоть и кровь. Пришел Вильям и сообщил, что Франциса после перевязки перевезли домой и доктор надеется, что он останется жив.

— Теперь я готов молиться за него, — сказал Гастингс. — Бог послал мне столько счастья, что я желаю хорошего даже моим врагам. Распорядитесь, чтобы два раза в день ходили от моего имени справляться о его здоровье.

— Что такое? — испуганно спросила баронесса. — Что с Францисом?

— Ничего, Марианна, ничего, произошло маленькое состязание, какие бывают в жизни, то оружием ума, то пулями, то саблями, и на этот раз мне повезло.

— О, Боже! — воскликнула Марианна, горячо обнимая его. — Разве могло бы случиться иначе теперь? Что стало бы со мной, если б пришлось тебя потерять?

— Не думай об этом. Ты видишь, что этого не произошло, что Бог за меня, а если он дал мне тебя, то остальное счастье на земле я сам себе отвоюю.

Он кратко и быстро рассказал Вильяму о своем счастье и шепнул, пожимая ему руку:

— Счастливые — лучшие друзья, чем несчастные. Будьте уверены, что и вам достанется такое же счастье, а я только желаю, чтобы та, которая вам его даст, заменила вам все на свете, как мне моя Марианна. Сходите скорей, друг мой, к сэру Элии Импею, пригласите его и его жену обедать у нас сегодня. Они должны находиться с нами в этот день, озарившей счастьем всю мою жизнь.

Гастингсу предстоял еще серьезный разговор. Он велел попросить к себе в кабинет барона Имгофа, сообщил о состоявшемся разводе и дал ему крупную сумму с условием, что он немедленно покинет дворец и Калькутту и отправится в Европу на стоящем на рейде корабле. Барон поблагодарил, глубоко тронутый. Как ни был он слаб и бесхарактерен, он все-таки счастливо вышел из тяжелого, сомнительного положения, в котором жил тут до сих пор. Он простился с Марианной, которая протянула ему руку, пожелав счастья, в припадке родительской нежности поцеловал дочь и молча, никем не замеченный, исчез из дворца, где за обедом собралось счастливое общество.