На последнем этаже свет только в одном месте. Слева. Тут-то и живет Кэролайн. Тут она и Бобби были счастливы, пока не появилась Стейси Грейси. Оказывается, и в таких местах еще можно быть счастливым. Приличная респектабельная жизнь — и ты счастлив, хотя такой жизнью и выламываешься из иных существующих культур. Мне всегда смешно, когда какой-нибудь политик или иной благодетель начинает базлать про рабочий класс. Кто таков, этот рабочий класс? Что-то он мне никогда не попадался. Да и нету на самом деле никакого рабочего класса. Это миф. Существует лишь общая мешанина, мириады подклассов и субкультур. Их объединяет только общность территорий, на которых они живут и которые похожи на другие такие же территории, будь то в пределах одной страны или даже по всему миру. И все эти составители фраз и речей ничего лучшего не придумали, как обозвать целую массу различных культур рабочим классом.

Но довольно об этом. Нам надо показать вам квартиру Кэролайн.

Поднимитесь на последний этаж, и вы будете приятно удивлены. На стене со стороны двора виднеются репродукции картин Ван Гога. Каждая в рамке, этакая неожиданная галерея искусств. Все в узорах. Вход в квартиру отделан сосной, горшки с цветами на стенах и на полу. Наверное, это другой район, другой дом. Но нет. Это тот же самый дом. Тот дом, где живет Кэролайн.

Вот вам типичное воскресенье на Келлок-авеню.

Теперь вернемся к нашему рассказу. Кэролайн дома и занимается уборкой. Вот гостиная с лоджией, лоджия выходит на описанное выше безобразие. Вот декоративная арка «Артекс», ведущая в кухню, — в восьмидесятые годы необходимая предпосылка для жизни каждой молодой пары. Но главное украшение жилища Кэролайн — массивный мраморный камин, отодвигающий арку на второй план. Из-за камина арка уже не горделивый символ достатка, а просто мрачная белая загогулина между гостиной и кухней. Камин улыбается всем. От него по всей комнате исходят волны тепла, его огонь — вершина комфорта. Камин порождает мечты и обращает в пепел кошмары. Он явно рассчитан на интерьер пошикарнее и занимает как минимум треть стены. Телевизор орет так, что только в перерыве между песнями или проповедями можно услышать гудение пламени и потрескивание угольков. Идет трансляция «Хвалебных песен» из церкви Святой Терезы в Поссиле.

Господи, соедини нас, Господи, соедини нас неразрывными у-у-у-зами.

В комнату входит Кэролайн. Давненько она не была такой красивой. С тех пор как Бобби сделал ей ручкой, она стала заниматься собой, чтобы сохранить остатки самоуважения. Но на душе у нее дерьмово, эмоции скачут вверх-вниз, как бутылка из-под «Айрон Брю», брошенная в неспокойное море, может быть даже в пролив между Бертонпортом и островом Аран. Кэролайн берет пару длинных «боксерских» трусов из кучи барахла у камина (когда-то барахло принадлежало Бобби). Часть шмотья аккуратно разрезана, часть — разодрана в лоскуты, часть осталась нетронутой. Валяются обрывки фотографий.

Кэролайн держит трусы большим и указательным пальцами. Клочок фотографии падает с каминной полки, которая расположена почти на уровне глаз. На фотографии — Бобби. Его поганая улыбка скользит по воздуху и приземляется на мрамор. Кэролайн, нагнувшись, глядит на клочок фотографии и усмехается своим воспоминаниям. Вот она и Бобби танцуют в «Шаркс Габ». «Любить тебя — это здорово». Донна Саммер. Да, и крэк был отличный. Просто замечательный. Такого уже не будет.

Кэролайн бросает трусы в огонь. Какую-то секунду пламя их не трогает, а потом сразу — вушшш! — трусы загораются и съеживаются. Украшающие их кролики вырываются на свободу и мечутся по углям в ярко-белом пламени. Кролики пищат, и шипят, и пытаются выпрыгнуть на холодный мрамор камина. Но огонь поджаривает их, и им не вырваться. Их опаленные уши темнеют и сворачиваются. Кэролайн отчетливо слышит, как лопаются их хвостики. Она не любит, когда чувства заносят ее так далеко, и начинает петь в унисон с телевизором:

— Господи, соедини нас, Господи, соедини нас неразрывными у-у-у-зами.

Но и пение не приносит Кэролайн облегчения. Сразу вспоминается, как переиначивал слова Бобби, когда они с ним вместе бывали в церкви, и как дамы рядом с ним сразу начинали неодобрительно шушукаться и уходили.

— Господи, можешь сковать нас оковами, Господи, можешь сковать нас оковами, как ареста-а-а-нтов. Господи, можешь сковать нас оковами, мы протеста-а-анты!

По квартире разбросаны большие кухонные ножи. Кэролайн собирает их. Что это на них, кровь или просто красные отблески пламени? Трудно сказать. Кэролайн ужасно не нравится металлический звук при соприкосновении ножей с чем-нибудь твердым, щелканье а-ля Эдвард Ручки-Ножницы. Словно ногтями по стеклу.

Ее злость проходит. Она хватает еще пару трусов из кучи и накидывается на них. Эти трусы все в земляничках, и ножами из них можно сделать пюре. У Кэролайн в руках сразу три ножа, и она вонзает их в трусы и разрезает ткань, и ягодная мякоть лопается. Клинки режут легко, и Кэролайн представляется, что перед ней плоть Бобби. Или, еще лучше, Стейси Грейси. Ее плоский живот девятнадцатилетней девчонки. Ее поганое безволосое пузо (пушок, под которым перекатываются мускулы, когда она танцует рейв, не в счет). Коли, режь, рви. Надави. Кожа расходится на стороны. Струйки крови стекают по животу и стараются обойти клинки, будто на гонках, но те следуют за ними по пятам, словно форштевни яхт в глубоких кровавых потоках. И вот уже серебристые нити жира, похожие на стекловолокно, вываливаются наружу, из вен хлещет кровь. Ножи добираются до кишок. Кэролайн легко разрезает резинку трусов Стейси Грейси, не переставая напевать про себя:

— Господи, можешь сковать нас оковами, Господи, можешь сковать нас оковами, как ареста-а-а-нтов. Господи, можешь сковать нас оковами, мы протеста-а-анты!

Кэролайн смотрит на трусы. На телевизор. На огонь.

— Господи, соедини нас, только на кой хрен, — говорит она и прекращает экзекуцию.

Остатки трусов летят в огонь, а Кэролайн медленно оседает на пол, словно йог. Ножи подброшены в воздух. Телевизор невозмутимо бухтит:

— А сейчас самый популярный свадебный гимн. Хор мальчиков из Поссилпарка исполнит «Pie Jesu»[8].

Под музыку Кэролайн раскачивается взад-вперед. Тепло ласкает ее. Сквозь закрытые веки просвечивает пламя. Сменяющие друг друга красный, желтый и оранжевый убаюкивают. Кэролайн хотелось бы, чтобы это длилось вечно, чтобы огонь прокаливал ее тело, только не очень больно, и чтобы духовная музыка уносила ее вдаль. Она не понимает слов, но телевизор поет только для нее, про нее и про ее горести. Кто знает, может быть, Бог есть. Может быть, правы церковники. Пока песня занимает ее всю, боль уходит. Но лед в самой середке груди остается. Было время, когда лед покрывал ее всю до кончиков ногтей. Она не хотела жить и боялась умереть, и холод сковал ей душу.

Кэролайн не хочет этого. Ей нужно как-то отвлечься. И она уже знает как. С улицы доносится басовитое громыхание. Кэролайн поднимает голову, протирает глаза, делает над собой усилие, кладет ножи на телевизор и выходит на лоджию. Это мусоровоз. В воскресенье-то.