Царевич Алексей впервые увиделся с принцессой Шарлоттой в местечке Шлакенверт, близ Карлсбада, куда он прибыл для лечения водами. Принцесса ему не понравилась. Шарлотта не отличалась красотой. При высоком росте она была очень худа и к тому же изуродована оспой. Дед принцессы, Антон Ульрих, весьма откровенно писал в августе 1710 года Урбиху: «Царевич очень встревожен молвою о свидании вашем в Эйзенахе с Шлейницем, догадываясь, что там определены условия брака с принцессою. Русские не хотят его, опасаясь, что многое потеряют с утратою кровного союза со своим государем, и люди, пользующиеся доверенностию царевича, стараются религиозными внушениями отклонить его от заключения брака, которым, по мнению их, чужеземцы думают господствовать в России. Царевич верит им. Если царь упустит время и не повелит окружающим сына склонить его, то дело конечно не состоится, как ни желает того его царское величество. Царевич начал приятно обращаться с госпожою Фирстенберг и с принцессою Вейсенфельскою, единственно в той мысли, чтобы выиграть время: он просил у отца позволения посмотреть других принцесс, а между тем надеется, что какой-нибудь случай отзовет его в Москву… В намерении царя я не сомневаюсь; но может ли он принудить сына к такому супружеству, предоставляю вашему рассуждению; и чего должна ожидать принцесса, если царевич возьмет ее против воли? Все жалеют об ней».

А вот свидетельство самого царевича.

Перед нами его письмо от января 1711 года к своему духовнику Якову Игнатьеву, с которым царевич делился самыми сокровенными мыслями. Письмо заслуживает полного воспроизведения, поскольку автор сообщает в нем о некоторых подробностях подготовки брачного союза и дает свой отзыв о невесте:

«Известую вашей святыне, помянутый курьер приезжал с тем: есть здесь князь Вольфенбиттельской, живет близ Саксонии, и у него есть дочь девица, а сродник он польскому королю, который и Саксонией владеет, Август, и та девица живет здесь, в Саксонии при королеве, аки у сродницы, и на той кнежне давно уже меня сватали, однакож мне от батюшки не весьма было открыто, и я ее видел, и сие батюшке известно стало, и он писал ко мне ныне, как оная мне показалась и есть ли де моя воля с нею в супружество. И я уже известен, что он не хочет меня женить на русской, но на здешней, на какой я хочу.

И я писал, что когда его воля есть, что мне быть на иноземке женатому, и я его воли согласую, чтоб меня женить на вышеписанной княжне, которую я уже видел, и мне показалось, что она человек добр и лучше ее здесь мне не сыскать. Прошу вас, пожалуй, помолись, буде есть воля Божия, чтоб сие совершил, и буде как он хочет, так и творит: отпиши, как твое сердце чует в сем деле».

Впрочем, заявление царевича, что «лучше ее здесь мне не сыскать», нельзя расценить иначе как чистой воды браваду, ибо права «искать» ему не было предоставлено. Такое право царь предоставил Урбиху и Гюйссену, с чьим выбором вполне согласился.

Живя в Дрездене, царевич должен был прежде всего пополнять свои знания. Вместе с тем отец желал, чтобы сын произвел на принцессу благоприятное впечатление. Еще до встречи с женихом невеста получила о нем благоприятный письменный отзыв: «Его очень хвалят», считают, «что он умнее и красивее, чем его описывали… лица, окружающие его, все люди умные и достойные».

Нам неведомо, на чьи отзывы о царевиче опиралась принцесса Шарлотта, когда приводила эти слова в письме к матери. Быть может, на мнение герцога Августа Брауншвейг-Люнебургского, который в июне 1711 года писал: «До меня доходят все добрые слухи про царевича. От природы он человек хороший и порицают лишь его неотесанность».

Нам также неведомо, изменил ли герцог отзыв о царевиче, когда ровно год спустя описал эпизод, отнюдь не украшающий поведение наследника русского престола. В июне 1712 года он писал: «О царевиче имеется забавное, хотя уже давнее известие. Говорят, что, будучи в Дрездене, он опростался у себя в комнате и подтерся оконной занавеской». Остается надеяться, что этот эпизод остался неизвестен невесте.

До нее доходили совсем другие известия о том, как царевич проводил время в Дрездене, — однозначно хвалебные. О том, каких успехов достиг он в изучении наук, охотно говорили лица, специально приставленные к царевичу и отвечавшие как за успешное заключение брачного контракта, так и за образование наследника русского престола. Князь Ю. Ю. Трубецкой и А. Г. Головкин 30 декабря 1710 года извещали А. Д. Меншикова: «Государь-царевич обретается в добром здравии и в наказанных науках прилежно обращается, сверх тех геометрических частей (о которых 7-го сего декабря мы доносили) выучил еще продюндиметрию и стереометрию. И так с Божиею помощью геометрию всю окончил».

Об истинных успехах царевича речь шла в предыдущей главе. Здесь же скажем о том, что традиция переоценивать успехи царственных отпрысков их наставниками и учителями хорошо известна. Так, наставник царя Федора Алексеевича француз Невиль восторженно отзывался о способностях и успехах своего ученика; учивший грамоте царевича Алексея Петровича Никифор Вяземский тоже не скупился на похвалы; еще больше хвалебных слов в адрес императора Петра II исходило из медоточивых уст его наставника А. И. Остермана. В тон своих предшественников хвалебно отзывался о способностях царевича Петра Федоровича (будущего Петра III) его наставник Я. Я. Штелин.

Вполне вероятно, что суждениями об успехах и усердиях Алексея Петровича Головкин и Трубецкой делились не только с Меншиковым, но и с саксонскими вельможами. Один из них писал: «Царевич здесь очень прилежен, усердно предается всему, за что принимается, и редко выходит из дома».

Слухи об усердии и успехах царевича достигли и ушей Шарлотты, писавшей матери: «Он теперь учится танцевать у Поти, а его учитель французского языка тот же самый, который учил наследного принца. Он учится также географии и, как говорят, очень прилежен, другого о нем ничего не слышно». Оба свидетеля, заметим, ничего не сообщают о результатах такого прилежания царевича. К тому же как можно судить о них, если царевич «редко выходит из дома»?

Судя по наблюдениям современников, царевич оставался полностью безразличным к своей будущей супруге. У него «совершенно равнодушный вид, и он не выказывает никакого расположения к княжнам», — писал один из современников. Другой извещал своего корреспондента: царевича каждый раз за обедом «усаживали рядом с княжнами, но царевич все время смотрел в свою тарелку и не говорил с ними». О том, что и в окружении царевича были противники свадьбы (вспомним письмо герцога Антона Ульриха), мы уже говорили.

Сдержанное отношение к предстоящему браку отметила и еще одна современница. Она писала, что «когда царевич прочел в газетах, что скоро можно будет ожидать его бракосочетания с принцессой Вольфенбюттельской, то он очень рассердился и воскликнул, что ему об этом ничего не известно и что отец предоставил ему свободу выбора в женитьбе».

Что отец предоставил сыну «свободу выбора в женитьбе» — досужая выдумка. Алексей должен был подчиниться отцовской воле, так как хорошо знал о бесплодности сопротивления. Шарлотта тоже действовала в соответствии с желанием матери. Она писала ей: «Я с удовольствием подчинюсь в этом деле воле Божией, главным образом в надежде быть вам полезной, и если уже суждено совершиться этому делу, то я желала бы, чтобы оно случилось скорее для того, чтобы избавиться от бесконечных толков по этому поводу».