– Джесси! Ну же, Джесси! Хватит уже валяться. Ничего такого особенного я тебе не дал. Ну же, детка, нам пора работать…

Черные как смоль глаза медленно открылись. Черные с кровавыми прожилками.

– Ну вот, хорошо. Ты меня слышишь? Садись, детка, поднимайся с дивана. Должен тебе кое-что сказать. Видишь, какая у нас милая одежда. Юбчонка, майчонка, миленько, всё самое лучшее, ты будешь просто красавицей, как я и обещал. Сначала сними ту херню, которая на тебе надета. Зачем тебе джинсы, джемпер и дурацкое пальто? Ты нарядилась, как жалкая побирушка, детка, а не как сексуальная девица, которой ты должна быть. Ну же, снимай всё это сейчас же…

Джесси медленно приходила в себя. Он что, просит ее раздеться перед ним?

– Конечно, передо мной, ну разумеется, передо мной, а как же. Что? Стесняешься? Не смеши меня, детка, давай-давай, стыдливых девиц здесь нет, потому что они очень быстро с голоду помирают, ясно? Так что стаскивай с себя эти холерные шмотки, а я посмотрю, что у тебя за товар! Слышишь, сучка! Я хочу посмотреть, насколько ты чистая. Не хочешь раздеваться? Да кого волнует, что ты хочешь, девка, ты думаешь, меня интересует, что ты хочешь?

Она поплотнее завернулась в свое длинное пальто. Пытаясь вспомнить, где она. И кто она такая.

– Ладно, детка. Вот что я тебе скажу прямо сейчас, и повторять я не стану. Если будешь хорошей девочкой и станешь делать то, что я скажу, я прямо сейчас дам тебе еще одну вкуснятинку. Ну же, детка, еще немного медку в ручку, – и ты сможешь получить еще и еще, когда захочешь. Но если не перестанешь хлюпать носом, ныть, забившись в угол, и реветь, как невоспитанный ребенок, я из тебя отбивную сделаю, слышишь? Я так тебя отделаю, что тебя родная мать не узнает…

Тощая бездомная девочка начала плакать. Какая разница, узнает ее мать или нет. Мать предала ее. На самом деле у нее и вовсе не было матери.

– Хорошо, сука, ты меня сама вынудила! Вот! – Он легко сбил ее с ног. – Теперь слушай меня. Вставай с пола, мне тут кровь на полу не нужна, поняла, шлюшка? Хочешь, чтобы я тебе еще раз врезал? Сейчас ты встанешь и разденешься, или я сорву с тебя эти шмотки и потом тебя порежу, ясно?

Джесси встала на ноги и разделась.

– Так-то лучше… Хорошо. Очень хорошо. Миленько, да. Хорошо, Джесси… А теперь я вижу, что ты очень миленькая девочка, и тебе повезло, Джесси, потому что я тебе скажу, что еды бесплатной здесь не бывает, ни за что, и жилье нужно снимать за деньги, да, уж поверь мне, детка. Более того – конфетка в руку, которая тебе так понравилась, стоит очень дорого, и за нее придется платить. На самом деле ты уже мне должна за то, что получила, ты должна заплатить за приход, который был у тебя…

Одна рука Джесси прикрывала обнаженные груди, вторая тянулась вниз, к паху. Именно на этой руке Франсуа оставил след от укола; капелька запекшейся крови темным пятном выделялась на белой руке. Глаза Джесси расширились от ужаса… Это ведь был подарок, да?

– Что? Ты думала, что получила этот отличный золотой товар за бесплатно! Ты думала, я могу себе позволить раздаривать его? Ты что, тупая, или как? Ты прямо сейчас дашь мне денег, или не получишь эти замечательные новые одежки, что я купил для тебя и за которые, представь себе, тоже нужно платить. Эй, детка, если у тебя нет денег, ты в большой беде, в очень большой беде… Дело не во мне, девочка, а в парнях, с которыми я работаю. Я боюсь за тебя, очень боюсь. Они очень плохие люди, особенно когда эгоистичные неблагодарные шотландские шлюшки думают, что могут есть, спать и торчать за бесплатно, а платить будет Франсуа!

Джесси не могла вытирать слезы, не обнажив еще раз своей наготы, поэтому они просто катились по ее щекам и падали.

– Послушай, детка, вот что я тебе скажу. Мы можем всё уладить, понятно? Не хочешь, чтобы тебя порезали, и не надо. Если у тебя нет денег, то тебе придется работать, поняла? Повторяю, у тебя очень миленькое тельце. Много ребят любят тощих, испуганных, обдолбанных маленьких девочек. Они очень много заплатят за твой товар. И вообще, знаешь что? Поскольку ты должна мне за укольчик, я могу быть твоим первым клиентом, детка. О да, прямо сейчас.

Коммандер Леман впервые оказался в кабинете лондонского начальника полиции, самого высокого полицейского чина страны. Это был пик, самая высокая точка, до которой может дорасти полицейский офицер, – олимпийская высота, с которой тебе могут надавать по шапке.

Коммандеру Леману присесть не предложили.

– Мне не нравятся охотники за славой, Леман, – сказал начальник полиции без приветствия и даже не подняв голову от лежавших на столе бумаг. Он швырял свои реплики прямо на стопку разложенных перед ним аннотированных протоколов. – Я полагаю, что полицейский, независимо от ранга, является всего лишь частью команды. Конечно, он должен проявлять инициативу и думать независимо внутри группы, но снаружи он должен быть абсолютно анонимен. Особенно для средств массовой информации. Мой отец говорил, что имя джентльмена должно появляться в газетах три раза за жизнь. В день рождения, день свадьбы и день смерти.

– Я согласен, сэр.

– Правда? Неужели? Тогда откуда же, интересно мне знать, половина нации знает ваше имя, а, коммандер? Почему же я только сегодня утром получил полсотни запросов из СМИ по одному только вашему делу?

– Я расследовал случаи взяточничества в отделе по борьбе с наркотиками, сэр.

– Вы трясли грязным бельем столичной полиции перед народом, коммандер.

– Нет, сэр. Я не называл имен и не делал никаких особых предположений, и не буду этого делать до тех пор, пока не получу доказательства, а как мне кажется, я, возможно, никогда их не получу. Единственное, что я сделал, – обнародовал очевидный факт, что небольшое число офицеров полиции были подкуплены огромными суммами, полученными от торговли наркотиками…

– Вы сказали, что у вас нет доказательств. Как что-либо может быть очевидным без доказательств?

– У меня нет доказательств, что невидимая сила притягивает меня к земле, сэр. И всё же я считаю, что существование гравитации очевидно, иначе я бы просто отсюда улетел.

Леман знал, что говорить такую дерзость – просто безумие, но он никогда не терпел напыщенности, с которой держались власть имущие.

– Вы позорите имя столичной полиции. Более того, вы излагаете свое личное мнение по вопросам политики перед кем попало.

– Я отвечал на запросы члена парламента своего избирательного округа по вопросу национальной важности. Что я мог ему сказать, кроме правды?

– Ваше мнение не обязательно является правдой, коммандер.

– Вы отрицаете, что в отделе по борьбе с наркотиками существует коррупция, сэр?

Начальник полиции не ответил. Он задумался, словно поглощенный чем-то, что вычитал в лежащем на столе протоколе.