А слово: отрывистое, злое, унизительное, как окрик собаке, – было брошено. Оно на долгие годы определило место Олеси на арене их дальнейшей жизни. Для Димы же это был сигнал: прокатило, можно и дальше. Стерпит. Простит. Проглотит.

И был ещё один момент.

«28 августа. У Димы на работе празднуют выполнение очень крупного заказа. В нашем доме, в соседнем подъезде живёт Димина начальница: в годах, с мужем, с дочкой. Начальница предложила отметить событие в нашей просторной квартире. Да ради бога! Она пришла с дочкой, принесла продукты, выпивку, мы тоже кое-что выставили.

Я посидела с ними немного и ушла спать к ребёнку в спальню. Утром встала, пошла умываться: ужас! Прихожая затоптана сапогами. В ванной вонь, всё заблёвано, сливы раковины и ванны забиты полупереваренными кусочками ужина.

Ринулась в гостиную. Споткнулась о пустые бутылки, те с грохотом покатились. Дима спал на диване, пьяный в хлам. Я заорала, схватила бутылку и запустила – не в самого мужа, конечно, а просто в его направлении.

Раньше Дима иногда позволял себе это дело (выпивку) и на моё бурное недовольство обычно отмалчивался, только кулаки сжимал и желваки играли. Да и жили у моих родителей – не больно разойдёшься. А тут он довольно проворно для пьяного вскочил и… устремился на меня со сжатыми клаками: «Ах, ты!..»

У Олеси в их интеллигентной семье никогда не было физических разборок между родителями. Чтобы папа на маму руку поднял – ни в жизнь.

У Димы же, он сам рассказывал – отец был крутенёк и частенько поколачивал мать, так что та убегала и пряталась, даже ночевала у соседей. И всё на глазах у сына. Так что Диме было у кого «хороших» примеров в детстве нахвататься.

У них с Олесей оказался мезальянс, неравный брак. То есть таков он был изначально, но Дима до поры, до времени скрывал свои рабоче-крестьянские наклонности к рукоприкладству.

Пока сам не встал на ноги, не купил квартиру, пока не появился ребёнок – рук предусмотрительно не распускал. Дождался, когда Олеся стала зависимой от него от макушки до кончиков пальцев, когда оказалась связана ребёнком, отсутствием работы… Теперь было можно.

Что было делать Олесе? Драться? Не позволяло воспитание, да и характер не драчливый. Она в страхе убежала, заперлась с ребёнком в спальне…

Это была полная капитуляция. Трусливо, панически выброшенный Олесей белый флаг. Окончательный перелом, закрепивший расстановку сил. Нужно-то было схватить сковороду и крепко его треснуть по башке. Опуститься до его уровня, стать с ним на одну доску. Либо взять ребёнка и уйти навсегда. Или – или.

Но он грозил, что если Олеся уйдёт, то похитит ребёнка, хоть из яслей. Разве мало таких случаев по телевизору показывают?

Олеся прокрутила этот вариант в голове – и забрала заявление о разводе. Всё осталось по-прежнему. И продолжалось ещё несколько мучительных совместных лет жизни, после которых последовал не менее мучительный разрыв. А когда боль утихла, всплыл вопрос: «Зачем? Зачем терпели друг друга?»

«Март 2015. Перелистываю дневник. Перебираю совместно прожитые годы:

– Это было, когда мы были в ссоре…

– А это происходило, когда мы… тоже были в ссоре.

– А это случилось, когда мы не разговаривали, поссорились.

– А это произошло, когда наша молчанка длилась полтора месяца…

Да были ли просветы?! Я читала маленькому Димычу сказки дрожащим от слёз голосом. Почти всегда он дрожал от слёз.

Какая там любовь… Неправда, любовь была, жизни не представляла без него. Чего не было, так это внешних проявлений любви, умения и желания её проявлять.

Я всегда чувствовал себя усталой, не выспавшейся, была подавлена и сонно-равнодушна. Жизнь в тумане, в затмении. Иногда взрывалась и высказывала ему всё. Он по мере сил мстил – пьянками и придирками. Господи, как было разорвать круги непонимания, растущие, наслаивающиеся, как круги на воде?

Отец говорил мне: «Терпи, дочь». И сейчас часто слышу: главное в супружеской жизни – терпение. Да упаси бог вас терпеть в супружеской жизни. Не терпите, выговаривайте, выкрикивайте, пусть даже с битьём посуды. Невысказанное ляжет камнем на сердце. Или выплеснется на слабых и безответных (на детях и стареньких родителях). Либо обернётся болезнями…»

Олеся забирает у меня дневник, но не торопится уходить. Задумчиво складывает тетрадь в трубочку, разворачивает, тщательно разглаживает. Снова туго скручивает, прикладывает к прищуренному глазу и смотрит через него вдаль, как в подзорную трубу.

Что мы видим сквозь прожитые годы? И видим ли чего?

Несколько лет назад, когда попрошаек ещё не гнали нещадно из тёплых магазинов, на кафельном полу роскошного торгового центра, недалеко от стеклянных вращающихся дверей, сидел безногий паренёк. В шапке перед ним лежали несколько медяков и мятых мелких купюр. Закрыв глаза, он самозабвенно поматывал головой в такт музыке в наушниках.

Я бросила денежку в шапку – и скорее ушла, бежала от него – от острой жалости. Вот так двадцать лет назад в подземном переходе сидел и мой муж. Это сейчас он весь в шоколаде, купается в тёплом море: из грязного подземного царства нырнул в лазурное Средиземное.

В первый раз я увидела его на своей работе в центре соцзащиты. Гремя колёсиками, отталкиваясь деревянными колодками, въехал белокурый паренёк на дощечке – вроде скейта. У него не было ног – одна срезана под корень, другая по колено.

Посетителей в социальном центре было много. Входя, одни или с сопровождающими, они уверенно занимали очередь, привычно направлялись к окошкам и столам сотрудников. А этот, видно, упустил свою очередь и всё сидел у дверей на сквозняке, под чужими ногами, из упрямства и гордости не желавший подойти, вернее, подъехать.

Одет был в грязноватый, грубой вязки, свитер и в залатанные, подвёрнутые до бёдер джинсы. Разобравшись с посетителем, я подошла к пареньку, подвезла к своему столу, «руля» его плечами. Плечи были очень развитыми, спортивными: натренировал своими утюжками.

«Как ваша фамилия, молодой человек?» – «Снежко». Знала бы я тогда, что буду носить эту фамилию, а передо мной сидит мой будущий муж!

Поговорили – оказался умный, начитанный. Он был моложе меня на одиннадцать лет. Днём работал на предприятии по производству валенок. Вечерами «мафия» возила его по торговым точкам – попрошайничать с табличкой «ветеран афганской войны». Подавали щедро, особенно сердобольные женщины – такому-то красавчику. Выручкой он щедро делился с «мафией», получая взамен банку пива или чего покрепче. Всё это я узнала потом.

А сейчас, чем дальше, тем труднее мне было оторвать взгляд от его завораживающего, заливающегося нежным девичьим румянцем лица… Под предлогом ознакомиться с жилищными условиями, я побывала в его общежитии. Потом ещё раз, и мы впервые поцеловались… Я назвала его «мой Снежок».