смерти. А потом что? Потом все накопленное попадает в руки людям, которые ничего, кроме денег, не видят. Не потому что они плохие, а потому что им на чувства наши плевать. Для нас мамина лампа – для них мусор или в лучшем случае заработок. И так во всем. Разве стоит нам переживать, что мы что-то потеряем?

– Федор Иванович, я вас боюсь потерять, – как-то робко и по-девичьи сказала старушка. – Вы очень умно говорите, только от умных слов менее страшно не становится.

«Какой же я старый и мертвый дурак», – подумал пенсионер и обнял Валентину Ивановну за плечи. Дорога ему стала старушка.

Федор Иванович курил, и мысли странные, забытые кружились в его голове: «Вроде и знакомы совсем немного, вроде и любить на старости уже зазорно и несерьезно, как несерьезно любить малышам друг друга в детском садике, но что-то теплое и нежное прорастает внутри, что-то волнует и кружит голову, когда слышу, как играет ее скрипка, когда слышу шаркающие шаги, всегда тихие и осторожные. Пропал старик». Федор Иванович улыбнулся.

Так они и сидели молча, глядя на хутор. Сегодня был важный день – общее собрание относительно завтрашнего приезда службы сжигания мертвых. Но пока ничего не было важнее для стариков этих странных мгновений, которые скоро сгорят в прошлом, как в вечно голодном огне, которому неважно, что жрать, лишь бы не потухнуть.

– Федор Иванович! Все собрались! Только вас ждем, – прохрипел Ванька Малой. – Хватит миловаться. Я ничего против не имею, конечно, но хватит.

Валентина Ивановна, будь живая, залилась бы румянцем. Тут же лишь вздрогнули ее худые плечи, лишь немного опустилась голова от неожиданности.

– Пора – значит, пора! Пойдем, Валенька.

Склеп собраний был переполнен. Никогда еще ни на одно мероприятие не собиралось столько мертвых. Костя Смертный восседал на троне из черепов и, видимо, пребывал в ужасном настроении.

– Товарищи мертвые! Завтра у нас с вами очередной день сжигания, – раздался его хриплый голос. – В этом месяце к нам прибыло десять мертвых, соответственно, с таким же количеством надлежит проститься. Я подготовил список.

– Постойте, зачем прощаться, если мы сорок склепов отстроили! Сейчас, наоборот, рук не хватает. – Со своего места встал Федор Иванович.

«Начинается. Вот они, борцы за правду. Ничего толком не знают, ничего не умеют, но активно лезут со своим мнением».

– Дорогой мой, с вами мы вчера все обсудили. Закон есть закон. Его умные люди писали. Итак, в список попали…

– Я не согласен! Товарищи, сколько же мы терпеть это будем? Жгут нашего брата почем зря. Мы с вами столько сил потратили, столько сделали, и что? Чтобы дальше сжигали мертвяков налево и направо? Ладно бы места не было, но места предостаточно!

– Федор Иванович! Вам слова не давали. Займите свое место и хватит дебоширить. Я здесь закон – значит, лучше знаю. А кто не согласен, первым в список попадет! – Костя расправил плечи и стал похож на себя прежнего – страшного и смелого. Голос его, хоть и глухой, звучал властно и всегда приводил толпу в трепет. Вот и сейчас притих даже пенсионер, растерянно ища поддержки у окружающих. Но окружающие молчали.

– Итак, – продолжил Костя, – сжиганию подлежат Серго Иванов, Михайло Иванов, Параша Иванова, Прасковья Иванова и Ванька Малой. Заметьте, меньше, чем надо! Учел я ваши старания на благо хутора.

И снова тишина. Мертвый люд, столь активный на стройке, превращался в покорное стадо, когда перед ними озвучивали приказ. Ведь приказ не человек – в рыло не дашь.

– На этом собрание можно считать законченным, – уже спокойно объявил Костя.

И вдруг, словно тонкая струна скрипки, играющей из-под одеяла, раздался голос Валентины Ивановны:

– Я не согласна.

– Что вы? – удивился Костя и прищурил мертвые глаза, пытаясь отыскать источник звука.

– Я не согласна. Мы не поленья, чтобы нас в печи сжигать, мы люди! Хоть и мертвые…

Собравшиеся уставились на Валентину Ивановну, окружили ее взглядами со всех сторон, как змея обвивает жертву перед тем, как съесть. Но скрипачка продолжила:

– Меня вот давно бы сожгли, если бы склеп не завалило. Я уверена. Кому я нужна? Кому мы все нужны, если не друг другу? Про нас и при жизни никто не помнил, а сейчас? Если мы так спокойно отдаем соседей в огонь, то какого отношения ждем к себе? Костя, вы же умный, вы же много видели. Послушайте Федора Ивановича, он дело говорит!

– Я никого слушать не буду! Я лучше вас тоже в список внесу, раз вы так переживаете!

– И меня тогда вноси, паскуда, – опомнился Федор Иванович.

– И меня! – пробурчал Вмятыш.

– А меня не надо, я и так в нем, – засмеялся Ванька Малой и проглотил сигарету.

– И меня!

– И меня!

Собравшиеся, словно сломанная детская игрушка, начали повторять заветные слова, и вот уже все без исключения изъявляли желание сгореть в пламени царских законов.

«Вот тварь, подговорил же всех». – Мысли звякали в голове Кости, словно металлические шарики, сваленные в одну кучу.

– Вы что тут вздумали? Этот пенсионер ничего, кроме гнева царского, не навлечет такими выходками. Живется вам, что ли, плохо?

– А нам такой царь не нужен! Мы права имеем! – раздался незнакомый голос из толпы. Уж больно живой и звонкий для осипшего мертвого.

– Верно! Мы здесь власть! Царь народу не дан, а избираться должен, – поддержал еще один незнакомец, правда, сложно было понять, баба или мужик.

– Верно! – закричала толпа. – Завтра так и скажем этим извергам!

«Началось», – подумал Костя. И действительно началось. Мертвые судачили о том, как много смогут сделать без царской власти, наперебой хвалили Федора Ивановича и его реформы, требовали отставки Кости и открытого противостояния. Незаметно под общий шум двое незнакомцев удалились и пролезли в дыру под забором, ограждавшим Крестовый хутор.

Ближе к вечеру Костя был заперт в своем склепе, а жители хутора во главе с Федором Ивановичем обсуждали завтрашний день и план активного сопротивления.

Примечательными были три события. Во-первых, Федор Иванович в порыве чувств поцеловал Валентину Ивановну. Во-вторых, Костя Смертный лег на хрустальный гроб и заплакал впервые за тысячу лет. В-третьих, деревянные солдаты продолжали мирно караулить единственные ворота, ведущие в Крестовый хутор.

Сказка 22

Зубы

Каждое утро Дружок начинал с молитвы, обращенной к Федору Ивановичу. Червь благодарил старика за пищу, кров и возможность плодиться и размножаться. Семья росла и уже насчитывала шесть потомков. Когда Воля подарила Дружку первенца, червь хотел поделиться новостью с Федором Ивановичем, но испугался гнева