Рахель рассказывала мне истории из Библии и из греческой мифологии. А Аня, спасшая меня из огня, читала мне стихи, но всегда из одной и той же книги под названием «Откройте ворота» идишской поэтессы Кади Молодовской. И при этом всегда читала, вернее, декламировала наизусть одни и те же стихи: о бедном пастухе, у которого не было ни козы, ни палки, «только зеленые подушки-лужайки», о девочке по имени Дина с ее китайскими глазами и о плаще Парваимского золота{13} — это слово очень забавляло меня, — а чаще всего о девочке Айелет, у которой на глазах были слезы, а на губах улыбка. Я помню, как весело она распевала:

Этот плащик не стареет,

Год от года красивеет, —

как смеялась, когда читала:

— Ты, Перец, козел!

— Он ему закричал.

— Идешь голозадый,

А плащ потерял! —

и как толкала меня пальцем под ребра или гладила им мою открытую фонтанеллу:

А все остальное,

Дыру за дырой,

Получите строем,

За первым второй.

Иногда она читала мне какую-нибудь строчку прямо на идише, чтобы меня рассмешить, потому что я всегда думал, что на идише говорят только старики. Но когда она возвращалась к девочке Айелет:

Шесть лет уже девочке нашей,

Попробуй теперь ее тронь —

Голубеньким зонтиком машет

И кудри горят, как огонь, —

мы оба печалились:

И хочется Айелет

Умчаться птицей прочь,

Покуда день алеет

И не настала ночь.

А мама не печалилась и не смеялась, не гладила и не толкала — только читала и читала мне книгу доктора Джексона «Всегда здоров». Кадю Молодовскую она не знала, «Сказки просто так» Киплинга, по ее мнению, не заслуживали внимания, а читать мне детские сказки она отказывалась «принципиально!» — то есть в силу своих принципов: домик ведьмы в «Гензель и Гретель» весь состоял из «ядов», а Красная Шапочка, судя по вину, маслу и пирожкам, которые она несла в корзинке, была для бабушки куда опаснее волка. Но книга ее доктора Джексона странным и поразительным образом тоже излучала причудливое и пугающее очарование сказки, и я даже сегодня с непонятным для самого себя удовольствием вспоминаю многие из ее фраз и поучений:

«Действительно ли Создатель хотел взвалить на культурное человечество, этот венец Своего творения, так много бед и болезней?!»

«Когда мы завариваем чай кипящей водой, из него выделяется ядовитый алкалоид».

«Непереваренный крахмал есть не что иное, как яд».

А особенно я помню фразу, которая так полюбилась отцу, что он повторял ее с искренним одобрением на каждой йофианской трапезе: «Соус от жаркого стоит на одном уровне с обыкновенной мочой».

«Яды» — самое частое слово в лексиконе вегетарианства, и моя мать, принадлежа к строжайшим его блюстителям, внесла сюда свой лингвистический вклад:

«Белый яд» — это сахар и соль (которыми сам доктор Джексон в свои греховные дни злоупотреблял свыше всякой меры).

«Желтый яд» — это масло (доктор Джексон мазал его тогда на хлеб, который при этом лишался жизненной силы всякого произрастающего семени).

«Синий яд» — это табачный дым (к которому доктор Джексон был тогда весьма привязан).

«Черный яд» — это кофе (доктор Джексон каждый день вливал в свою утробу не меньше восьми чашек).

«Красный яд», корень зла и законный супруг масла, — это «мясо несчастных забитых животных».

Не удивительно поэтому, что доктора Джексона в конце концов поразили тяжелейшие болезни и он лишился всех своих сил. В сорок один год он «уже стоял на краю разверстой могилы»: у него выпали восемь зубов, кожа сморщилась, тело увяло, левый глаз ослеп, правое ухо оглохло.

— И как это мальчик засыпает после всех твоих ужасных рассказов? — заметил отец из кухни.

«С большим трудом, — продолжала мама читать воспоминания несчастного доктора, — поднимался я на три ступеньки моего жилища на первом этаже, вынужденный держаться за перила. И вот однажды появилась в моем приемном покое женщина, молодая и красивая, решительная и смелая…»

— Прочти эту строчку еще раз, — сказал я.

«Женщина, молодая и красивая, решительная и смелая», — снова прочла мама с раздражением, поскольку у этой строки не было никакой связи с вегетарианством.

Молодая и красивая, решительная и смелая женщина принесла с собой больного младенца «весьма жалкого вида». Доктор Джексон осмотрел его и сказал женщине следующее:

— Вы должны позаботиться о том, чтобы питание вашего ребенка соответствовало способности его органов поглощать и переваривать пищу и чтобы удаление отходов происходило у него регулярно и основательно. Сосредоточьте внимание на этих основных правилах теории здоровья, и он вырастет и расцветет, как полевой цветок.

«Когда я кончил говорить, женщина снисходительно посмотрела на меня и спросила, насмешливо разглядывая мою жалкую худобу: „Господин доктор, а в каком возрасте эти принципы уже перестают действовать?“»

— Всю ту ночь доктор Джексон вспоминал слова этой молодой женщины, — торжественно сказала мама, переходя к описанию «нового порядка жизни», к которому он приговорил себя уже назавтра: ледяной душ на рассвете, растирание грубым полотенцем, изнурительная зарядка против окна, открытого настежь даже в самые холодные зимние дни, «энергичные упражнения», предназначенные для «сжигания остатков пищи, еще не покинувших тело».

Наряду с описанием раскаяния и обретения новой веры, значительная часть книги доктора Джексона была, как это принято во всех жизнеописаниях праведников, посвящена воздаянию, полученному еще на этом свете. К шестидесяти годам доктор Джексон стал таким здоровым и крепким, что довел до изнеможения группу профессиональных велогонщиков, отправившихся с ним в дальний пробег. А в восемьдесят лет — так продолжала свой рассказ мама, и два ее пальца, как две ноги, быстро скачут по моему пуховику, поднимаясь по невидимым ступенькам, — он взобрался на пятидесятый этаж мемориала Вашингтона и обогнал при этом «компанию молодых парней, которые свалились, задыхаясь и без всяких шансов на успех, уже на восемнадцатом этаже».

— Это были не просто молодые парни, — заметил отец. — Это была сборная Соединенных Штатов по легкой атлетике.

— Не надо преувеличивать, Мордехай, — сказала мама. — Молодые парни, этого достаточно.

— Кстати, — заметил отец, — во многих высотных зданиях Америки есть лифты.

— У природы нет лифтов! — возмутилась мама, захлопывая «Всегда здоров».

— У природы нет также зданий в пятьдесят этажей.

— При чем тут лифт?! — воскликнула мама. — Он специально поднимался по лестнице! Пешком! Показать им!