В 1804 году молодую царевну соединили узами не очень-то равного брака с недалёкого ума великим герцогом Карлом-Фридрихом Саксен-Веймар-Эйзенахским (1783–1853), не случайно прозванным родственниками «Кикерики». В маленьком Веймаре русскую принцессу встретили восторженно, сразу отметив её невыразимое обаяние и умение «соединить прирождённое величие с необыкновенной любезностью, деликатностью и тактом в обращении».[74] Для Российской империи Мария Павловна (1786–1859) всегда оставалась русской великой княгиней, а для новых подданных – герцогиней Саксен-Веймарской. Третья внучка императора Павла I родила мужу двоих сыновей и двух дочерей, Марию-Луизу (1808–1877) и Августу (1811–1889). К великому горю, первенец Пауль-Александр (1805–1806) скончался, прожив всего восемь месяцев. Опустевший отчий престол с 1853 года занял принц Карл-Александр (1818–1900).

Долгое пребывание на троне крошечной европейской страны сделало умную Марию Павловну чересчур прагматичной и практичной. Непременные интриги и нескончаемые сплетни при маленьком Дворе, желание любыми способами быть в курсе всего, что делалось вокруг, привели к тому, что внучка Екатерины II стала считать совершенно нормальным наушничество и соглядатайство. Как же была поражена великая княжна Ольга, когда веймарская тётушка, будучи в Петербурге в гостях, выразила недовольство покоями племянницы: «Неужели у вас здесь нет ни одной комнаты, в которой нельзя было бы подслушивать?» Русская великая княгиня, воспитанная в заветах и правилах православной веры, теперь была готова нарушить строжайшие запреты, лишь бы добиться своей цели. Как ей хотелось женить своего ненаглядного сыночка на одной из дочерей Николая I! И как ей не пытались петербургские родственники напомнить о церковном запрете на браки даже троюродных, Мария Павловна неизменно возражала собеседникам: «Это предрассудки. Это отсталые взгляды».[75] Предприимчивая тётушка всё-таки соединила сына-престолонаследника узами брака с его кузиной Софией, дочерью самой младшей своей сестры Анны Павловны, голландской королевы.

Что же касается собственных дочерей русской великой княгини, то ещё в 1826 году заботливой маменьке удалось пристроить старшую, совершенную, но довольно бесцветную красавицу Марию-Луизу (1808–1877) за принца Фридриха-Карла Прусского, брата супруги Николая I. А затем случай помог герцогам Саксен-Веймарским уже во второй раз породниться с династией Гогенцоллернов.

Принц Вильгельм (ставший в конце жизни первым германским императором), второй сын прусского короля Фридриха-Вильгельма III, страстно полюбил княжну Елизавету (или, как её чаще называли родные, Элизу) Радзивилл и, испытывая к ней серьёзное и глубокое чувство, добился помолвки с прелестной девушкой. Та происходила из известной аристократической семьи, обаятельная красавица Барбара из этого прославившегося в истории польско-литовского рода стала в 1547 году законной супругой короля Речи Посполитой Сигизмунда II Августа. Да и мать самой Елизаветы Радзивилл была сестрой принца Луи-Фердинанда Прусского. Влюблённые уже пять лет терпеливо ждали разрешения на брак. Даже отец принца Вильгельма, смирившийся с католическим вероисповеданием невесты, решил похлопотать о её адаптации в члены Гольштейн-Готторпского Дома, чтобы сделать её более равной династии Гогенцоллернов. Миссию обратиться с этим предложением к русскому самодержцу Александру I Фридрих-Вильгельм III возложил на своего зятя, великого князя Николая Павловича, приехавшего в гости. Тот, участвуя в манёврах, проводившихся как в окрестностях столицы Пруссии,[76] так и в самом Берлине, настолько удачно продемонстрировал великолепную воинскую выправку что тесть сделал ему подлинно драгоценный подарок.

Став российским императором, Николай I заказал «совершенно модному живописцу» Францу Крюгеру картину, запечатлевшую бы для истории «Парад в Берлине 23 сентября 1824 года на Унтер ден Линден». На датированном 1830 годом полотне художник увековечил эпизод, когда не какой-то там третий сын Павла I, а (хотя это и сохранялось в строгой тайне) грядущий преемник русского трона, горячо приветствуемый берлинцами, торжественно проводит свой Кирасирский Прусский полк перед королевской резиденцией. Ведь ещё за год до достопамятного парада 1824 года император Александр I (Павлович) поделился со своим задушевным другом, прусским принцем Вильгельмом, династическим секретом: следующим на русском престоле будет не Константин, а Николай. Потому-то венценосный тесть и вручил тогда супругу своей горячо любимой дочери столь дорогой подарок – «табакерку из оникса в стиле рокайль», созданную берлинскими искусниками около 1770-го года и некогда принадлежавшую Фридриху II, – чтобы тем самым пожелать великому князю Николаю Павловичу стать таким же славным полководцем, каким был первоначальный владелец табакерки. Полотно Крюгера долго украшало кабинет Николая I, а в 1913 году Николай II Александрович любезную сердцу августейшего прадеда картину подарил внуку прусского принца Вильгельма, германскому императору Вильгельму II, на память о былых династических связях Романовых и Гогенцоллернов.

Полученную же от тестя табакерку Фридриха Великого, украшенную алмазами и другими драгоценными каменьями, которую знаменитый король-солдат «всегда хранил при себе», Николай присоединил к предметам собственной коллекции оружия, размещавшейся в Царскосельском Арсенале.[77]

Композиция рисунка крышки достопамятной табакерки, выточенной из агата-агатоникса, несомненно, принадлежит руке прославленного Жана-Гийома-Георга Крюгера. «Ювелиры короля» воспользовались редкостным рисунком самого камня, он на срезе напоминает план фортеции с бастионами, из-за чего подобная разновидность так и называется «крепостным агатом» (Festungsachat). Сию мощную «крепость», как будто обведённую тройным рядом укреплений, окружает по контуру крышки роскошный венок из пышных садовых цветов, причём крупные бриллианты играют роль лепестков и сердцевинок творений Флоры. Хотя среди алмазов встречаются камни с розовым и желтовато-золотистым нацветом, большинство своей окраской обязано фольге. Нежную гамму их оттенков подчёркивают вкрапления рубинов цвета «голубиной крови» и цепочки густо-зелёных нефритов, образующие фестоны, напоминающие собой гирлянды из лавровых листьев. В декоре прелестной вещицы знатоки символов сразу же улавливали зашифрованный смысл, состоящий в достаточно банальной истине, что мощь государства способствует его процветанию.[78]