Мы стояли с тобой на углу Четвертой улицы и сквера, в котором столько раз играли в детстве, неожиданно столкнувшись здесь нос к носу ранним вечером — такие одинаковые и вместе с тем разные, и спорили. Спорили, мать твою, о том, что в последнюю минуту нашей общей жизни не имело никакого смысла!.. А в это время сорокалетний Билли Боуэн уже вел свой грузовик по Майл-роуд и орал песню: «Горячая девчонка, подмигни мне! Не видишь, мне нужна передышка!» — так он потом расскажет… Когда что-то пошло не так.

Сначала громкий хлопок, поворот, резкий удар по тормозам, и когда Билли понял, что разорвалось переднее колесо и попытался что-то сделать, груженый автомобиль уже потащило юзом к обочине.

Никто не виноват. Несчастный случай. Позже адвокаты компании-перевозчика смогут это доказать.

Но тогда я его не видел — грузовик. Я стоял спиной к дороге и орал на тебя, но ты заметил.

В тот момент, когда нас оглушил визг тормозов, ты налетел на меня, оттолкнул прочь, а сам…

Клянусь, мне показалось, что я успел поймать твои руки. Они были так близко и пальцы уже коснулись моих… И, если бы я не падал, я бы смог тебя вытащить, Ал. Смог! Но все решило мгновение.

Тебя смяли, брат, как фольговый пакет из-под чипсов. Хлоп! Шмяк! И тебя не стало.

Только кровавый след на дороге… и темнеющий горизонт перед глазами, расколовшийся надвое.

Сука! Алекс, я тебя ненавижу! За то, что ты сделал с собой! За то, что сделал со мной! За то, что пока я не сдохну, я буду жить со знанием — там должен был погибнуть не ты. Я!

Как ты там сказал? В ту нашу ночь откровенного разговора, когда плёл мне рассказ о своей любви? Что тебе больше никто не нужен, кроме нашей девчонки-соседки?.. Так какого же черта, Ал, ты сделал выбор?! Какого дьявола позволил себе умереть?! Дурак! Почему не подумал, как без тебя буду я?!..

Я никогда тебя не прощу. И не дам уйти.

Одна душа на двоих, помнишь? Моя в тот день надорвалась у корня и больше не смогла прирасти.

Пусть я ору на тебя, но ты все еще здесь, потому что нужен мне. Как воздух. О нет, я не готов тебя отпустить, слышишь?! Нет!

Я стою на утесе среди людей-шелухи, потный и грязный от следов чужих рук и крови на сжатом кулаке, натянутый злой тетивой, и понимаю: ты был лучше каждого из нас. Так почему ты, а не я, Ал? Почему?! Кто в этом долбанном мире отвечает за справедливость?!

Я смотрю на тебя — словно живого, и во мне нарастает крик. Он вырывается из каждой клеточки тела колючими крупицами, вспарывает вены острыми лезвиями и расширяется в груди огненным комком боли… Мое сердце рвется на куски. Снова.

Когда-нибудь оно порвется, и я отпущу тебя, чтобы самому низвергнуться в ад. Но не сейчас. Не сейчас, Ал!

— Картер, нет!

Ты ставишь перед собой руки, но я уже мчусь вперед, сорвавшись с места. Сдираю с себя футболку и кидаюсь с обрыва в черную пропасть… Туда, где в темноте под нами шумит океан. Чтобы потушить эту вспышку боли, с которой не могу справиться.

Чтобы стать к тебе ближе.

Хоть на секунду.

Упав в холодную воду, кричу сначала душой, а потом горлом. Бросаюсь в высокие волны снова и снова, широкими гребками рук забираюсь вперед, пока не остается ни голоса, ни сил, и пока волны не вышвыривают меня на берег.

Лена

— Лена, тебе пора, скоро автобус! Вот твой школьный обед! И, пожалуйста, в этот раз не забудь его съесть, дочка. Ты и так светишься, я переживаю, а после музыкального класса вернешься позже обычного.

— Спасибо, мам! Я постараюсь.

— А вот и твой обед, Николас! Здесь сэндвич с запечённой индейкой, как ты любишь. Кстати, Марк просил тебе передать, чтобы после школы ты заехал к нему на работу.

— Ладно, заеду.

— И еще кое-что просил сказать — то, что тебе не понравится. Он забрал ключи от твоего мотоцикла. На этот раз всерьез.

Мы все стоим на кухне у барной стойки, на котором лежат сложенные мамой в бумажные пакеты ланч-бэги — для меня и для Ника, и собираемся уходить. Во всяком случае я уже допила свой сок и съела печенье, однако Ник стоит так, опершись рукой о спинку моего стула, что мне его не обойти, и приходится молча ждать, пока он не уйдет первым.

Мама не успевает договорить, как Николас возмущается:

— Как?!! Почему это?

— Потому что у тебя есть «Шевроле», парень, и потому что в субботу ты вернулся домой поздно ночью весь пропахший алкоголем. Все снова повторилось, Ники, — она невозмутимо пододвигает к нему обед, — хотя ты обещал нам быть ответственным. Эти ночные прогулки неизвестно с кем однажды могут для тебя плохо закончиться.

За последний год Николас вырос и раздался в плечах, став очень похожим на своего отца в молодости. Типичный Холт — такой же светловолосый, сероглазый и надменный. Я знаю, что ему не нравится спорить с мачехой, но у него нет выбора. Я сама поражаюсь, как у мамы, невысокой и хрупкой женщины, получается разговаривать со взрослым парнем, спокойно глядя на него снизу-вверх.

— Брось, Адели! — недовольно хмыкает Ник. — Тебе не идет роль строгой мамочки! Какое тебе дело до моей жизни? Мне уже есть восемнадцать!

— И что?

— А то! Я вам не Бобик, чтобы сидеть на коротком поводке! Это ты все рассказала отцу? Вечно караулишь по дому!

— Я, — и не думает отрицать мама. — Но ты не договорил, Ники. Что у тебя есть еще, кроме твоих лет? Работа? Квартира? А может, банковский счет?! С чего ты вдруг раздухарился?

— А у тебя? — едко замечает он и, если бы я не знала свою маму, я бы ахнула от возмущения, но я ее знаю — вот в чем дело. Ее никогда не прельщало богатство. И она с тонкой улыбкой приподнимает красивую бровь.

— У меня, дорогой мой, нравится тебе или нет, есть законное право всем этим пользоваться. Я разговаривала с твоей мамой, Ники, и сообщила ей.

— Черт! Да мне все равно!

— Тогда все вопросы задай своему отцу, а не мне. А сейчас, пожалуйста, дай Лене пройти, она может опоздать на автобус!

Николас хватает со стойки свой обед и уходит, демонстративно громыхнув у стойки стулом и входной дверью. Я смотрю на часы и тоже спешу спрятать бумажный пакет в рюкзак. Надеваю в прихожей кофту и туфли-лодочки. Целую маму, собираясь выходить. Еще немного тяну время в надежде, что Ник успеет уехать к тому моменту, когда я окажусь на улице.

— Трескунок, хочешь, я попрошу Николаса тебя подвести?

— Нет! — я решительно мотаю головой. — Я лучше сама, мам, как раньше.

И это правда. Я не хочу, чтобы Ник меня подвозил, чтобы он вообще был рядом. Я никому не говорю, но я избегаю своего сводного брата не первый день и даже не первый год. Для всех по-прежнему остается секретом, что мы не родные по отцу, но уже давно не для нас.

Я была бы счастлива, если бы Николас оставил меня в покое и больше не замечал, как сам много раз обещал, но ему нравится со мной играть. Как жаль, что никто не знает его настоящим.