Девушки вскочили и потащили за собой смущённую Канду.

Колдун заметил это и нахмурил брови.

— Зачем махала? — с досадой сказал он. — Не надо было махать!..

Девушки боязливо оглядывались на ходу. Дойдя до устья оврага, они свернули в него и бегом пустились к землянкам посёлка.

Куолу ел кусок за куском. Уамма едва успевала поджаривать ему новые порции. С тех пор как скрылись девушки, он не обращал больше ни на кого внимания. Казалось, он весь ушёл в еду. Вокруг него лагерь продолжал понемногу пустеть.

Люди один за другим поднимались со своих мест и исчезали. Некоторые заходили в кусты и прятались в их чаще. Другие скрывались за крупные известковые глыбы и потом, пригнувшись, ползком пробирались к оврагу.

Куолу, казалось, не замечал этого или делал вид, что не замечает. Вдруг он бросил недоеденный кусок на землю и поднялся с камня.

— Сыт! — сказал он.

Он снял висевший у него за плечами меховой мешок и протянул Уамме. Тупу-Тупу всунул в мешок окорок оленя. Куолу закинул мешок за спину, покряхтел и вдруг внимательно стал разглядывать Баллу. Молодая женщина смутилась и стала медленно пятиться к кустам. Колдун опять нахмурил брови.

— Подойди! — приказал он.

Балла ни жива ни мертва подошла ближе. Колдун указал рукой на её перламутровое ожерелье. Балла послушно сняла его и протянула колдуну.

Куолу брякнул ожерельем и надел себе на шею.

— Хорошо будет? — спросил он Баллу, громко засмеялся и зашагал по тропинке к своей землянке.

Люди провожали его тревожными взглядами, пока коренастая фигура его не скрылась за береговыми кустами.

Долго ещё пирующие сидели молча и никак не могли прийти в себя. Всем было и тяжело и жутко. Наконец Каху подымила веткой можжевельника в ту сторону, куда ушёл колдун.

— Ушёл! — сказала она. — Ешьте и пейте! Теперь не вернётся.

Все вздохнули с облегчением. Но прежнего веселья уже не было.

К вечеру начал накрапывать дождь. Тучи бежали с северо-запада и несли с собой сырость и холод. Гости и хозяева посёлка разбрелись ночевать по землянкам. Старики улеглись поближе к жаркому очагу.

На четвёртый день стали прятать остатки добычи в глубине оврага.

В этот год зима была вьюжная. Навалило столько сугробов, что в конце зимы весь овраг был засыпан почти доверху, и теперь там всё ещё лежали и таяли остатки снега.

Весь день мужчины снимали шкуры, потрошили оленей и на длинных жердях переносили приготовленные туши с отрубленными ногами в снег. Всех оленей перенести всё-таки не смогли. Несколько туш осталось лежать на берегу. Когда солнце зашло, холодный туман, поднявшись от реки, покрыл берега и всю низкую пойму. Впрочем, и днём было так холодно, что мясо было ещё совершенно свежее.

Как только ушли люди, сейчас же из кустов начали появляться песцы. В летних шкурках они не были пушисты и потому казались гораздо меньше, чем зимой. Они были похожи на маленьких тонконогих собачек.

Осмотревшись подозрительно кругом, песцы принялись за еду. Целых оленей они не трогали, но с удовольствием подбирали недоеденные куски, грызли разбитые камнем кости.

Утром посёлок проснулся, когда яркие лучи солнца разогнали тяжёлый полог тумана. Гости и хозяева один за другим выползали из душных землянок и отсырелых за ночь шалашей. Начинался новый день, сытный и праздный. Люди собирались закончить пир весёлыми играми молодёжи. Мальчики-подростки разбрелись по кустам на другой стороне оврага. Все были сыты и счастливы. Вдруг раздался пронзительный крик: целая стайка детей стремглав бежала к посёлку и неистово кричала. В становище поднялась суматоха. Женщины выскакивали наружу. В первую минуту никто ничего не мог понять. Все кричали и визжали как безумные. Мужчины брались за оружие и тревожно оглядывались по сторонам. Но большинство не знали, в чём дело. Наконец всё разъяснилось.

Прибежавшие мальчики на все лады выкрикивали одно слово:

— Вурр! Вурр! Вурр!

Они оглядывались и тыкали пальцами в кусты, где в это время из-за зарослей ивняка показалось мохнатое чудовище. Это был большой медведь, тяжёлый и неуклюжий житель лесов и гор ледникового времени. Он шёл потихоньку, с перевальцем, покачивая головой. Как только он поравнялся с землянками, людской крик сделался ещё оглушительнее. Кричали все. Кричали женщины и старухи; кричали старики и дети; громовыми голосами орали мужчины. Они махали палками и камнями, зажатыми в кулаки. Круглые булыжники и плоские осколки кремней тучами летели через овраг и шлёпались в землю вокруг насторожившегося зверя.

Медведь повернул голову и глухо охнул. Он терпеть не мог людского крика. Не нравился ему и запах посёлка: горькая гарь костров, едкий людской дух. К тому же он был сыт. Там, на берегу, распугав песцов, он наелся до отвала потрохов оленей да ещё закопал себе впрок в кустах два оленьих трупа. Глядя на посёлок и на мечущихся людей, он досадливо мотал головой, как будто отбиваясь от рассерженных пчёл.

В это время из толпы выскочил Волчья Ноздря, самый сильный охотник посёлка Красных Лисиц. С диким криком он стал спускаться в овраг. Прыгая на своих коротких и кривых ногах, он сам рявкал, как дикий зверь. Космы его волос поднимались дыбом, и от этого он казался ещё страшнее. За Волчьей Ноздрёй двинулись остальные. Женщины и дети в посёлке завизжали ещё громче.

Медведь оглянулся на людей. В это самое время выбежал Ао с горящей веткой сосны. Он подбежал к краю обрыва, с силой перекинул на ту сторону окутанный дымом сук и вихрем помчался догонять товарищей.

Когда первый ряд атакующих, с Волчьей Ноздрёй во главе, взобрался на противоположный берег оврага, все увидели, что медведь был уже далеко. Со страху он мчался огромными прыжками, вскидывая толстый зад и перескакивая через кусты и болотные кочки.

Охотники с хохотом возвращались домой. Они почти не могли ничего толком сказать. Волчья Ноздря только гоготал и взвизгивал. Он потрясал своей страшной бородой и разевал зубастую пасть. Выразительно взмахивая руками и оглядываясь назад, другие мужчины протягивали руки в ту сторону, куда убежал медведь. Все кричали, не слушая друг друга. Торжествуя победу, они рассказывали о том, как смешно скакал страшный зверь через кусты, как он улепётывал от огненной палки Ао.

Художник Фао не утерпел и принял участие в атаке. Возвращаясь домой, он шёл рядом с Уа. Заливаясь смехом и повторяя слово в слово всё, что говорил Фао, Уа добавил:

— Эах — трус! Эах побежал как заяц.

Он хотел сказать ещё что-то, как вдруг Фао зажал ему левой рукой рот, а правой больно ударил по плечу.

— Молчи! Нельзя! — хрипел он, сжимая ему челюсть. — Нельзя называть. Услышит — придёт ночью! В лес унесёт!..

Все кругом разом перестали смеяться и сердито глядели на Уа. Некоторые трусливо оглядывались назад. Другие торопились описать вокруг себя черту остриём копья. Третьи замахивались на Уа и даже толкали его кулаками в спину. Уа был обескуражен. Он понял, что поступил непозволительно неосторожно.