По мнению Карла Юнга, например, хотя язык символов и забыт, подсознание перегружено этими до поры до времени дремлющими знаками, но откуда они могли возникнуть в памяти? Откуда, если Шура о церкви знала только то, что да, существует такая организация, что в церкви молятся Богу, существующему неизвестно где, а тут…

Даже когда Герман начинал скучную трепотню о Боге небесном и земном, явно отдавая предпочтение последнему, Шура просто отключалась, думала о своём, или просто надиралась чего-нибудь покрепче. Хотя пьянела она достаточно редко, но была согласна даже на это, лишь бы не слушать философствования покровителя. Обижать Германа не хотелось. Но слушать то, что чуждо, что никогда в жизни не пригодится, было выше её душевных сил.

Герман Агеев возник в её жизни довольно давно, незаметно, но прочно. Собственно, после той жилищно-коммунальной вечеринки Алексей и Герман стали духовными пастухами вольной художницы, не претендуя, однако, на святая святых – духовную свободу Шурочки. И всё-таки, если Герман оставлял за девушкой возможность самостоятельного выбора, то Алексей Гиляров просто бездумно и безапелляционно командовал, мол, так надо и так будет.

Хотя… хотя разговоры Германа, его ненавязчивое со-чувствие, со-страдание незаметно делали своё дело. Девушка непроизвольно для себя раскрывалась перед ним, ища в отзывчивом собеседнике то ли опору, каковая важна любой одинокой женщине, то ли ждала от него каких-то откровений, граничащих с чудом. Гиляров не смог затмить Германа ни на йоту, потому как все мысли у него выше гениталий не поднимались. Возможно, и мозги находились где-то там же, недаром не придумал ничего лучшего, как удрать от беременной Шурочки заграницу на несколько месяцев, прихватив с собой посредственную декоративную мазню, яко бы на несуществующую выставку.

Вернувшись в Россию, Лёша готов был, скорее всего, отстаивать свою мужскую честность и непричастность, но Шура не любила воевать с подлецами. Не замечать Гилярова посоветовал и Герман, который тоже охладел к Новому Правлению жилищного кооператива «МСХ-2». Собственно, на улицу Брянскую он приходил теперь только к Шуре, благо, что та с каждым днём «набивала руку» и росла на глазах, как профессиональный художник. В этом Герман принимал непосредственное психологическое участие.

Внешность Агеева располагала, давала повод откровению: большие серые глаза на худощавом лице, обрамлённом аккуратной модной небритостью и хипповато-пепельными патлами не оставляли равнодушной женскую половину окружающего населения.

Не удивительно, что и Шура попала под это всеобъемлющее обаяние с той лишь существенной разницей, что для неё Герман был Великим Учителем жизненной мудрости, гуру вдохновения, махатма философского кредо, сенсей терпения, а как мужчина в прямом своём назначении, не воспринимался никогда. Она даже не хотела видеть его в этом амплуа.

На место домогателя и насильника годился, к примеру, тот же Телёнок Роби, из которого можно верёвки вить под давлением сексуального влечения, это он уже благополучно доказал, а Герман… Германа надо было слушать и слушаться, что не вполне устраивало свободолюбивую художницу.

Зачем ей свобода – Шурочка не знала и никогда бы не ответила. Но все её робкие попытки вырваться на волю, сбросить ненавязчивые навязнувшие цепи Агеевского внимания, заканчивались плачевно, обращаясь в тлен, прах и сырость. Герман хмурился, тихий голос его отдавал ледяным позвякиванием сосулек, которые тут же внедрялись в Шурочкино тело холодной сущностью своей куда-то между печёнкой и селезёнкой.

При этом начиналось досадное и болезненное посасывание под ложечкой, как у бывалого упыря, давно не вкушавшего от кровей человеческих. Этой хворобы Шура боялась больше всего. Она ломала психику девушки. Жгла. Душила. Выворачивала наизнанку, вытряхивала последние осколки света из больной души.

А заканчивалась хвороба часто одной только сыростью глаз. Но, наплакавшись, умывшись и приведя себя в порядок, девушка каждый раз размышляла, что сможет придумать Агеев для неё снова? И это ожиданье было для художницы уже каким-то домашним ритуалом. Поэтому, Шура тянулась к Герману, как мотылёк на огонь, каждой клеточкой тела внимая его необычным речам, чувствуя при этом сладковатый дурманящий запах, превращаясь постепенно и незаметно в бессловесное, безответное существо.

– Моё время ещё не пришло, – как-то улыбаясь, сказал Агеев. – Придёт, и я помогу тебе стать настоящей художницей, мастером своего дела, хотя ты давно уже перешагнула заветную черту профессионализма.

Не было ничего в его словах сакрального, но Шурочке стало жутко. До сих пор Герман укреплял своё влияние большей частью разрешением Шурочкиных бытовух, поскольку она была человеком целеустремлённым, а потому иногда совсем беспомощным перед сермяжной правдой жизни. Поэтому видеть и принимать своего покровителя в другом образе, под иным ракурсом, для Шурочки было не совсем обычно.

Вот эта необычность и вызывала бессознательный страх, будто бы Германа обязательно надо было бояться. Но почему? Ведь от своего покровителя Шурочка до сих пор ничего не получала кроме реальной помощи.

Однажды, после удачной продажи сразу нескольких картин, гостем Шурочкиного дома оказался её новый знакомый – выставочный агент. После нескольких помпезных тостов и гламурного ухаживания взлетающая звезда над горизонтом русских художников чуть было не оказалась под своим огненапорным гостем. Разохотившегося мужика грубо сорвала с растрёпанной Шурочки рука Германа, неизвестно как оказавшегося в квартире.

Агент беззвучно открывал рот и уставился вытаращенными глазами на вынырнувшего из-подпространства сильного и опасного мужчину. Но Герман не думал с ним миндальничать:

– Слушай меня, осколок унитаза, сделай так, чтоб тебя искали, но не нашли. Ты понял?

«Осколок» понял, кивнул головой, быстро застегнул штаны и бросился к выходу. Шура даже сообразить ничего не успела, поскольку подвыпившая голова не сразу вникла в происходящее. Когда же и откуда возник Герман, ведь у него нет ключей от Шурочкиной квартиры? И как она сама чуть не превратилась в дешёвую подстилку? Всю квартиру наполнял смрадный запах, оставшийся после сбежавшего «осколка».

– Слушай, Герман, я…

– Не надо. Не объясняй ничего, – обрезал Агеев. – Я просто должен быть твоим наставником. Ты сама знаешь, что обязана пока что меня слушаться.

Да, Шура знала, что должна слушаться Германа. Но с какой стати? Почему-то этот факт память упрямо скрывает, прячет в тайники за семью замками, заливает поверху семислойным бетоном.

Кажется, почти беспрекословное послушание возникло после путешествия Шурочки по Африке, Саудовской Аравии, Израилю? Или раньше? Собственно, не так уж важно. Важнее другое: Герман помог избавиться от морганического мужа – да каким способом! – об этом многие долго будут помнить и не только москвичи, но даже те многочисленные россияне, которым удалось посмотреть удивительную телепередачу.

Возвратившись всё-таки из незапланированного долговременного турне по заграницам, Гиляров сначала шарахался от Шуры при случайной встрече во дворе. Но потом, видя, что ему не высказывают никаких претензий, пообвыкся, осмелел и снова принялся «налаживать разрушенные мосты». Шура поначалу успешно играла роль неприступной обиженной дамы, и всё же однажды купилась на предложенные Алексеем билеты в небезызвестный Дом Литераторов, где в тот вечер давал творческий вечер сам Николай Караченцов, знаменитый артист «Ленкома».