для торжества берег Южного озера. Тут была вековая целина, которую еще не успели распахать. Федор добрый час бродил по ковылю, пока собирались гости: машины все прибывали — со стройки, из геологической экспедиции, с центральных усадеб других совхозов. Приехал Братчиков с Надеждой Николаевной. Вслед за ними подошел автобус геологов. Витковский особо почтительно встретил Журину.

У каждого были свои знакомые, и скоро весь этот шумный табор разбился на небольшие группы. Только Федор чувствовал себя здесь лишним. Он поглядывал со стороны на Бороздину, по-свойски рассуждавшую в компании директора и Журиной. Витковский был в парадной форме, весь высвеченный золотыми бликами. Вот ведь как устроен мир: для женщины, если она тем более красивая, не существует никакой субординации.

Когда гости сели за простые дощатые столы, специально сделанные для такого случая, Федор очутился на самом неудобном месте, откуда он уже не мог видеть ни Надежду Николаевну, ни генерала. Он рассеянно слушал вступительное слово Витковского, приветственные речи, поздравительные телеграммы, и каждый раз начинал аплодировать с опозданием. Хорошо, что на него никто не обращал внимания.

И только выпив две стопки водки, он повеселел, встряхнулся. Теперь бы неплохо, пожалуй, и песню затянуть, да неудобно первым.

Его выручил Алексей Викторович, начавший уверенно, свободно, свою любимую — о Ермаке. Федор выждал немного и присоединился третьим или четвертым. Никогда еще в жизни не пел он так, как сегодня. И эта дикая необжитая степь, и это летнее сверкающее небо, и этот нестерпимый блеск озерного разлива настроили на такой высокий лад, что Федор даже не заметил, как Братчиков уступил ему и как он сам стал запевалой.

Когда песня была спета до конца, Витковский подошел к нему, подал руку, сказал негромко:

— Ну, спасибо, старшина, порадовал...

И Федор как-то сразу отрезвел, опомнился, точно он пел один и для себя, совершенно позабыв о генерале, о Бороздиной, о всех этих людях.

Потом, когда молодежь с удовольствием закружилась на ковыле, лучшем из всех паркетов, и когда пожившие на свете люди заговорили о своем — о видах на урожай, Федор встал и отошел к озеру.

Оно простиралось далеко на север, перехваченное в нескольких местах узкими перемычками камышовых зарослей. На самой его середине, недосягаемой для ружейного выстрела, плавали стайки диких уток. Они резвились, ныряли, взлетали и снова падали на воду, густую, вязкую от зноя. Федор долго любовался этой веселой возней птиц, справляющих свой праздник на виду у празднично настроенных людей.

— Герасимов, вы не собираетесь домой?

Он обернулся. Бороздина пытливо смотрела на него и улыбалась.

— Едем, едем, Надежда Николаевна.

— Нет, лучше пойдем. Здесь совсем недалеко, всего шесть километров.

— С удовольствием, — не сразу ответил Федор.

Грузовики мчались по всем проселкам. Длинные ленты шелковистой пыли радиусами протянулись во все стороны, и ветер легко вскидывал их над степью, над озерами. Федора и Бороздину догнал новенький «газик». Правил сам Витковский, рядом с ним сидела Журина. Когда машина остановилась, Надя сказала:

— Спасибо, Павел Фомич, мы доберемся на своих.

— Пешеходов надо любить! — Словно обрадовавшись отказу, он резко тронул с места.

— Так что вы, Герасимов, знаете о Витковском? — спросила Надя.

— Что может знать солдат о генерале? Для солдата любой генерал — мечта.

Она рассмеялась: уж очень искренне у него прозвучало.

— Плох тот солдат, который не носит в своем ранце жезл маршала. Так, что ли?

— Никаких жезлов я не носил.

— А вы не дуйтесь. Рассказывайте, что знаете.

Да зачем ей? Неужели эта прогулка по степи вдвоем — не что иное, как плата за любые сведения о Витковском, к которому она, быть может, неравнодушна?

— Разве эпизод какой-нибудь...

— Пусть эпизод, все равно, — настаивала Надя.

И он неохотно начал свой рассказ о давно минувшем.

Надя шла по одной колее, он — по другой. Между колеями упрямо вставали, распрямлялись живучие метелки ковыля, только что примятого грузовиками.

6

Громоздкая колесница войны с грохотом перевалила через Северный Донец.

Наступала осень. Дивизия, в которой служил Федя, весь август была на марше: она то приближалась к фронту на расстояние суточного перехода — и тогда по утрам необстрелянные новобранцы молча прислушивались к мерному гулу артиллерийской канонады; то круто сворачивала на северо-восток от передовой — и тогда по вечерам, расположившись где-нибудь в изрытой балке, солдаты смотрели кинокартины о войне. Так и странствовала целый месяц дивизия, свежая, отдохнувшая от боев, пополненная людьми и оружием. Но хуже нет быть в резерве: обязательно угодишь в самое пекло.

Однажды на рассвете полки были подняты по тревоге. Настал их черед. Шли без привалов, по разбитым дорогам, торопясь до восхода подойти к переправе через Донец. Оттуда, из-за реки, доносилась вялая орудийная перестрелка. Казалось, обе стороны давно измотались и, до конца истратив запал ярости, устало отвечали выстрелом, на выстрел.

Ну кто мог знать тогда, что это лишь взаимная хитрость: и наши и немцы ждали подкреплений. С востока к фронту шла безымянная пехотная дивизия (с трехзначным номером), следом за которой тянулся длиннейший обоз на конной тяге. С запада подходила на крытых грузовиках первая кавалерийская дивизия СС, волоча за собой стальной хвост танков и тяжелых батарей. Они, эти дивизии, были еще разделены пространством в десятки километров. Но военная история уже облюбовала для них рубеж, где они войдут завтра в соприкосновение и где атаки, вперемежку с контратаками, будут продолжаться сто часов, пока не начнется новая перегруппировка сил.

До переправы оставалось не больше часа форсированного хода, когда в тихом небе появились воздушные  р о з в а л ь н и, как окрестил Федя немецкий самолет-разведчик «фокке-вульф». Он неторопливо, как и полагается розвальням, груженным дровами, развернулся над колонной войск и, слегка подстегнутый одиноким выстрелом из бронебойки, скрылся за рваной кромкой леса на том берегу Донца.

Солдаты без команды прибавили ходу. Сейчас «фока» опустится на ближайший аэродром и начнется суматоха: налетят «юнкерсы», загрохочут удары бомб, заплещутся взрывные волны, вскипит в высоком поднебесье воздушный бой. А все из-за того, что по фронтовым дорогам идет матушка-пехота, наслаждаясь тишиной, радуясь утреннему солнцу. Нет уж, лучше месить грязь, мокнуть под осенним, обложным дождем, чем шагать под этим ясным небосводом.

Однако бомбардировщики сегодня не торопились. Вот стрелковые батальоны скорым шагом, почти бегом пересекли Донец по зыбкому понтонному мосту и стали втягиваться в прибрежный лес.

«Юнкерсы» показались в тот момент, когда к переправе вплотную подошли батареи противотанкового дивизиона и трехосный штабной автобус. Укрываться было поздно — только вперед! Одна батарея проскочила удачно, оставляя позади себя частокол фонтанов. Но вклинившийся в артиллерийскую колонну штабной автобус встал на съезде с моста, — движение