пчелами. Если надо, плести лапти. Бишбармак[7] готовлю. Землю копать могу, — стал перечислять Шаймурат, загибая скрюченные маленькие пальцы, и неожиданно закончил: — Кумыс умею пить.

Хамзину не понравился словоохотливый старик.

— Бабай, тебе бы на печке лежать, а не о работе думать.

Старик недружелюбно покосился на него.

— Как известно, свежий воздух и воздержание в пище закаляют человека. Я надеюсь прожить до ста лет.

Буран вмешался в разговор:

— Лучшего проводника вам не найти ни в Карасяе, ни в соседних аулах.

Хамзин недовольно спросил:

— А сами вы отказываетесь окончательно?

— Пока не знаю. Если надумаю, я вас разыщу.

Ему не хотелось никого посвящать в свои планы.

Через день Шаймурат ушел с геологами в горы.

3

Буран тщательно обстругивал каждую доску: ведь воротам стоять многие годы. По ним будут судить о мастерстве и сноровке того, кто их построил. По старому обычаю карасяевцы гордятся своими воротами, украшенными резьбой. И Буран не ударит в грязь лицом.

Рубанок однообразно скользит под рукой, желтые кудри стружек с шуршанием отлетают в сторону.

Вот поставит Буран ворота и подастся в горы или в город. Не жить ему в Карасяе без Камили. Уехала она — и как будто всю красоту и радость увезла.

Буран вздохнул. От Камили нет ни слуху ни духу, точно в воду канула. Карасяевцы долго сплетничали по этому поводу. Одни утверждали, что Камиля вышла замуж, другие предполагали насилие.

— По доброй воле Камиля не стала бы с ним даже разговаривать. Хамит на все способен. Разве он не вышел сухим из воды, когда был арестован? Правда, ему повезло — избитый человек выжил…

Буран не вступал ни в какие разговоры. Ему не нужно сочувствие людей и не интересуют их догадки. И без того тошно. Да разве куда денешься от болтовни? Как-то заглянул к нему Хайдар. Теперь он все время пропадал в поле. Известно, кто весной пашет, тот осенью жнет. Загорел, лапти почернели в борозде.

— Все хозяйством занимаешься? — спросил Хайдар, устало опускаясь на бревно. — Да, за эти ворота трудодней не запишут. А в вашей семье ведь один отец работает в колхозе. Или ты решил махнуть рукой на родной аул?

Буран свернул козью ножку. Задымили помолчали.

— Не знаю еще, как решу!

Хайдар засмеялся.

— Дороги зовут?

В самом деле, что мешало Бурану ходить за плугом? Зов дороги или тоска по любимой? Может быть, и это, но скорее всего мечта. Мечта, отнимающая спокойствие у человека.

С детства его безотчетно тянуло к машинам. С большим трудом через райком комсомола добился он зачисления на курсы трактористов, но пришел срок, и Бурана призвали в армию. Армия усилила любовь к технике. Приборы там были зорче человеческих глаз, автомобили мчались с такой скоростью, что за ними не угонишься на самом быстроногом скакуне. Куда там хваленым карасяевским жеребцам! А вездеходы, которые взбирались на крутые склоны гор, амфибии, что плавали на воде! А пушки! Стреляешь здесь, а снаряды летят далеко за горизонт. Оказывается, кроме Карасяя и похожих на него деревень, где дедовским способом выращивали хлеб, был другой мир.

На призывной комиссии он попросился в танковую часть и выдал себя за тракториста. Да ничего не вышло. На проверке выяснилось, что он совсем не умеет водить машину. Медицинская комиссия тщательно проверила его глаза и слух. Видел и слышал он отлично. Думал, что быть ему моряком. С председателем комиссии такой разговор вышел. «Тебя, Авельбаев, — говорит, — во флот можно зачислить, только не в русский, а швейцарский!» А сам смеется. Буран не понял, почему он смеется, и с обидой сказал: «Почему в швейцарский? Я у себя хочу служить!» «Потому, что у Швейцарии нет морского флота. У тебя, — говорит, — двух сантиметров в грудной клетке не хватает».

Зачислили в погранчасть. Мечтал сесть на танк, а посадили на коня и дали в руки винтовку. Всю свою любовь он отдал своей винтовке. Такого же восторженно-бережливого отношения к ней требовал и от подчиненных бойцов, когда стал командиром отделения. Ну и доставалось же им, бедным!..

После окончания службы комиссар полка посоветовал ему поехать на большую стройку, о которой писали в газетах. Наконец-то могла осуществиться его мечта! Но на дороге встала Камиля. Он, конечно, не стал говорить седому комиссару о девушке, в армии не положено распространяться о любви…

Не дождавшись ответа, Хайдар сказал:

— Что касается меня, то я налегаю на плуг, а осенью о свадьбе думать буду…

По небу плывут облака — белые барашки, тихо вокруг.

— Тебе пора жениться. Зифа — стоящая девчонка. Я ее вчера на улице видел… — поддержал его Буран.

Внезапно тишина была нарушена отчаянным свистом, пронзительным гиканьем и звоном маленьких колокольчиков, которые обычно подвешивают к дугам во время свадебных выездов. Буран взглянул на улицу, и его глазам представилась знакомая картина: пять или шесть мальчишек бежали, схватившись за руки, как будто катился громадный клубок перекати-поля. Мальчишек сопровождали собаки, взвизгивая и яростно лая. Ребята остановились перед недостроенными воротами, дружным хором заорали:

— Бу-ран, те-бя вы-зы-ва-ют в кан-це-ля-рию!

Перекати-поле покатилось дальше, вероятно, еще за кем-нибудь.

Буран проводил шумных вестников улыбкой. В детстве ему самому частенько приходилось так же мчаться по улицам аула. Давно ли это было?

«Зачем я понадобился Ясави? Маловато дал он мне погулять! — думал Буран, шагая по улице. — Наверное, будет уговаривать остаться в Карасяе. Начнет рассуждать о дедовских обычаях… «Теперь другое время, — скажу я ему. — Мне никто не помешает уйти на строительство в город или в горы, на рудники. Я хочу начать новую жизнь. Кусочек ее я видел, когда служил в армии».

В канцелярии висели плакаты, на которых были нарисованы тракторы, рубли, величественные заводы и список взрослого населения аула — членов колхоза… Смотри-ка, даже телефон есть!

— Девушка, дашь мне Сулейманова или нет? — орал Ясави в трубку.

Он показал Бурану на стул напротив себя. Наконец Ясави добрался по проводам до какого-то Сулейманова. Разговаривал он с ним без всякого почтения. Сулейманов, видно, возражал Ясави.

— Так мы никогда не договоримся! — кричал Ясави в трубку. — Ты мне скажи прямо: получу я горючее или нет? Будет известно на той неделе? А ты, дорогой товарищ, соображаешь, что сев на носу? А?

Бросив трубку, Ясави никак не мог успокоиться.

— Вот будет пленум, проучу я этого чинушу. Понюхает он нашей критики… Подсыплю я ему перцу!.. А вам чего? Почему бросили конюшню? — вдруг насупился он, увидев двух колхозников, переступивших порог. — Опять не поладили.

Это были соседи: Ибрагим и Халил.

— Не поладили, — сокрушенно согласился Халил.

— Ты помолчи! — перебил его