– Кол поехал к нему домой? – спросила я Мейсона, стараясь, чтобы это прозвучало с меньшим недовольством, чем было на самом деле.

Я заметила, что Мейсон даже не притронулся к кофе. Он медленно жевал жвачку. Иногда красный кончик его языка – кстати, того же цвета, что и татуировка в виде розы, – высовывался между его губ, как змеиный язык.

– Вы раньше бывали в участке? – Андре спросил это словно из любопытства.

– Давно, но была. Последний раз я была здесь, чтобы встретиться со своим пациентом.

– О, точно.

Он перевернул страницу блокнота и ухмыльнулся.

– Вы из Департамента по делам детей, – тихим голосом произнес Мейсон и снова посмотрел в блокнот.

Стул скрипнул.

– Я хочу спросить о ваших отношениях с Паоло Феррерой, а потом о прошлой субботней ночи и воскресном утре. Вы сможете говорить о таких вещах?

– Конечно.

Андре не поднимал глаз, но его ноздри раздувались, словно сыщик пытался учуять на мне какой-то особый запах.

Как психолог-надзиратель, Марти научил меня говорить не больше, чем нужно, если я буду давать показания под присягой. Я знала, в данном случае это будет нелегко. Детектив Мейсон хотел узнать побольше о Паоло, и я, вопреки здравому смыслу, надеялась, что, рассказав ему все, смогу повысить шансы найти своего молодого человека.

Мейсон подался вперед. Он взглянул на устройство, откашлялся и недовольно переложил жвачку с одной десны на другую.

– Тамошняя полиция сказала, что вы не думаете, будто мистер Феррера утонул.

– Нет, не думаю.

Андре Мейсон закашлялся.

– Куда же он тогда делся?

Отблески света, казалось, стали ярче, но это от бессонницы.

– Вы здесь, чтобы это узнать, верно? Если бы у меня были ответы, я бы сама нашла Паоло.

Мейсон вновь подался вперед.

– Давайте вернемся к нашей основной теме. Два дня назад вы с мистером Феррерой отправились на пристань Тима Форка. Вы можете рассказать мне все, что помните?

– Все… Все, что я помню?

Я слышала будто со стороны, как снова описываю поездку – наш смех, музыку, ком в животе от того, что я не умею плавать. И внезапно поняла, почему пациенты с посттравматическим синдромом не любят снова и снова перебирать детали.

– Позвольте мне вас прервать, – вдруг сказал Мейсон и оторвал ручку от блокнота. – Вы говорите, что не умеете плавать. Вообще? – Его рука рассекла воздух, как будто что-то разрезая, а металл ручки поймал флуоресцентный свет.

– Верно, – говоря это, я опустила глаза и удивилась своему смущению.

– Но вы хотели отправиться в плавание?

Я посмотрела на Андре Мейсона. Он явно не понимал кое-чего важного.

– Мы – влюбленные. – Я объясняла это ему, словно ребенку в своем офисе. – Я доверяла Паоло.

Мейсон стиснул зубы, и ручка вернулась к блокноту.

– Извините. Продолжим.

Я рассказала ему о планах Паоло порыбачить, о семье на другой лодке, о том, как Паоло нырнул за их ключами. Андре спросил, видела ли я раньше эту семью, поинтересовался маркой их лодки.

Я все это уже проходила. Мое выражение лица, должно быть, ответило на половину его вопросов.

– Хм, ладно. – В его голосе звучало недоверие, но я не видела, во что тут можно было не поверить. – Есть моменты ночи, которые вы не помните?

– Наверное.

– Вы помните, как ложились спать? Мистер Феррера был с вами, когда вы ложились спать?

Мне стало жутко от того, в чем собиралась признаться.

– Этого… я не знаю.

Короткий кивок.

– Как часто вы забываете, что произошло накануне?

Что-то в этом вопросе заставило мое сердце забиться быстрее, как на резком повороте или как на экзамене, к которому не готовился. Всплыли все тревожные кошмары, связанные с неподготовленностью, с беспомощностью. Мои руки были скользкими от пота. В глубине моих глаз горел багровый гнев.

Почему же я не могу вспомнить? Мейсон задал разумный вопрос, но я чувствовала, что ко мне относятся чудовищно несправедливо. Я знала, сколь ненадежными могут быть воспоминания, как они искажаются и разбиваются на отдельные фрагменты и как все эти искажения могут перерасти в серьезные неточности. Тем не менее я доверяла своей памяти – стальной клетке, одинаково надежной на высших точках мании и в глубинах депрессии. Да и алкоголь никогда не мог лишить меня ни одного воспоминания – даже если позже я жалела об этом.

Ночь на борту парусника была другой. Я вспомнила вкус вина и дрожь в ногах от мягкого покачивания лодки. Я вспомнила, как опустилась тьма, а потом – ничего, словно мой разум был компьютером, который кто-то взломал, чтобы удалить один конкретный файл.

– Нечасто, – наконец ответила я.

– Вы выпивали?

«Снова за свое», – подумала я.

– Только немного вина. Стакан или два.

Не настолько много, чтобы стереть воспоминания или остановить их формирование. Я представила, как напряглись мускулы на руках Паоло, когда он откупоривал бутылку, а потом небрежно опустил штопор в карман. Он должен был исчезнуть, когда я уже вырубилась. Все внутри меня сжалось от этой мысли. Вернее, от того кошмара, о котором я едва могла позволить себе думать.

Мои руки вспотели, и я почувствовала, как дрожит моя челюсть. Я уставилась на столешницу, и неожиданно мне захотелось удариться об нее лбом.

Детектив Мейсон в который раз слегка прищурился.

– Вы упомянули в разговоре с полицией на месте преступления, что у вас вроде как заходила речь о вашем предыдущем парне?

– О.

Мои брови взлетели. Я выпила вторую чашку кофе и поставила ее на стол.

– Да, но это была просто глупость. Ничего особенного. Никак не настоящая ссора.

– Мистер Феррера был расстроен после этого вашего разговора?

Я не могла удержаться, чтобы не закатить глаза.

– Если только на какую-то долю секунды. Это не так уж и важно, по правде говоря.

– Быть может, расстроились вы? – Глаза Мейсона сузились еще больше.

Кончиком пальца я нащупала шрам от наручника на левом запястье. Слез еще не было. Они все еще были глубоко, под страшным гнетом всей этой вынужденной концентрации.

– Вы можете сделать из мухи слона и назвать это аргументом. Понимаете, о чем я? Вы можете спрашивать меня снова и снова – все останется по-прежнему.

Один росчерк. Снова кивок.

– Вы принимаете лекарства по рецепту? Те, что вы принесли на борт.

Я была готова к этому вопросу.