«Ё… в какую же мы ж… забрались».

Шла партизанская война. Самая настоящая, только в роли фашистов сегодня – мы. И кто прав, кто виноват – хрен разберёт.

Наверное, всё же они правы – кто нас звал сюда? Никто. Но с другой стороны – а как быть с теми старейшинами, с учителями, с местным судьей, который благодарил со слезами на глазах что мы здесь. Правильно – если победят они, то судье придется бежать или его зверски убьют. За то что судил не по шариату. А по шариату… а по шариату – это отрубание голов и забивание камнями до смерти. И это в стране, которая пятнадцать лет назад запустила спутник на околоземную орбиту[19].

Е…ть.

– Всем внимание, город…

Сам лейтенант – поставил сошками на капот местный вариант РПК и передернул затвор.

* * *

Город.

Место, где жизнь и смерть ходят рука об руку…

Лейтенант Воробьев не носил бронежилет – смысл? Армейский – сразу видно будет, скрытого ношения – он максимум от УЗИ, а тут у всех Калашниковы. Гораздо больше в плане личной безопасности может дать фотография. Обычные фотки спереди и сзади, под стеклом машины. Фото Осамы бен Ладена в суннитском квартале, аятоллы Ас-Садра в шиитском, Саддама Хуссейна в баасистском. Кто водит конвои – у них даже есть специальная роспись маршрута, кого в какой деревне поддерживают и фото за стеклом меняются по несколько раз за маршрут.

В магнитофоне – заиграла кассета, остановленная прошлый раз.

А хочешь жить – бояться не резон[20].

Он любил Розенбаума, любил афганские песни – но сейчас было не то настроение. Он остановил кассету, включил радио. Муслим Радио – одна из полуподпольных радиостанций суннитов. Было ещё радио Аль-Баян – там вещали шииты.

Город – поглощал его, большой, грязный. Он был совсем не такой, какими мы делаем свои города. Плоские крыши, дома в один, два, три этажа – иракцы выше строили редко. Часто между домами перекинуты доски – чтобы можно было перебираться с крыши на крышу. Асфальт – когда-то был, да почти весь вышел – все в воронках, которые пытаются заделать местные жители чем попало. Нет канализации, нет нормального водопровода – потому иракцы не моются, а вся грязь, весь мусор оказывается на улице. Машины – от старых до совсем новых. И опасность – непроходящее чувство опасности. И всего-то за пару тысяч долларов в месяц.

* * *

Рынок Маалаб – полустихийный, один из многих в городе. Просто большое, расчищенное пространство, на котором идет торг, заборы и здания, которые превращены в лавки и едальни. Делается это просто – сносится та стена, которая обращена к улице, ставятся прилавки или столы – и готово. Над многими – ещё и тенты. Торгуют всем, чем попало, в основном – гуманитаркой. При Саддаме в Ираке было сельское хозяйство – они с удивлением смотрели на разбитые, сгоревшие комбайны «Нива». Сейчас не было ничего – только продовольствие в мешках, которое спекулянты продавали на рынке. Восстанавливать утраченное придется мучительно и долго.

Он остановил машину на стоянке, рядом с другими такси. Макаров в одном кармане, в другом – ещё один, в сумке – турецкий МР5К. Вполне нормально для встречи с агентом, ничуть не лишку.

Под недобрыми взглядами таксистов запер машину – чужих тут не любили…

И – канул в толпу…

* * *

Рынок… торг, кто-то тащит мешок на спине. Почти что Грозный или Гудермес – только язык незнакомый, да нет тут ящиков из-под фруктов, на которых так удобно сидеть. Во всем остальном – почти то же самое.

Его осведомителя звали Птица. Он был местным полицейским, вербанулся потому, что испытывал ненависть к начальству. По просьбе Воробьева, он работал по очень взрывоопасной теме – сотрудничеству местной полиции и боевиков. Для чего он сам пошел на контакт и стал сотрудничать с боевиками. Про продажность полиции говорили многие – но говорить можно много чего. Нужны были имена…

Они должны были встретиться в металлическом ряду – там торговали запчастями к автомобилям и мотоциклам. Моменталка – как в шпионском фильме. Благо теперь появились карты памяти – размером с ноготь, но на которых можно много чего написать, и передать незаметно. Дискету незаметно не передашь…

Иракские продавцы пили чай и убар – напиток из кофейной шелухи, завариваемой как чай, отвратительно горький. Выкрикивали наименования техники, на которую у них были запчасти – Хонда, Ямаха, Иж…

Он посмотрел на часы. Пора бы…

И тут – раздался крик. Люди расступились, он бросился на крик.

Между рядами – шел Птица. Он шел мучительно тяжело, переставляя ноги и держа обеими руками вываливающиеся из живота кишки. Посмотрел на Воробьева мутными от боли глазами, сделал ещё шаг, ещё… и упал, сначала на колени, потом на бок.

П…ц.

– В сторону!

Воробьев выхватил пистолет и дважды выстрелил в воздух. Бросился к агенту… черт… раскрыли! Но у него могла быть информация – только где? Карманы? Складки одежды? Где?! Не мог же он умереть напрасно…

В карманах ничего не было. Переворачивая его, он вдруг почувствовал что-то инородное на коже… есть! Карта памяти была приклеена к запястью скотчем. Он отодрал ее, повернулся… увидел белые от ярости глаза, бороду и приклад автомата. Потом – приклад с размаху обрушился на его голову.