Стемнело, вернулась мать, увидела Олю, взмахнула руками и, не раздеваясь, прошла в комнату, где была Рита. Та уже проснулась и села.

– Явление Христа народу, посмотрите-ка. Ну здравствуй, доча. Отоспалась, поди?

– Здрасте вам тоже… отоспалась вроде… а ты с дежурства, что ли?

– С дежурства не с дежурства, не суть. А суть – если ты отоспалась, то собирайся-ка, знаешь… откуда пришла собирайся! – голос у матери тоненько дрожал, Оля сразу поняла, что она совсем не шутит.

– А. То есть до утра мне до автобуса – нет?..

– Нет! А ты что думала – я тут с тобой чаи буду гонять, что ли? С ней, что ли, – мать показала за спину на Ольгу, – думаешь, поговорить с ней дам? Чтобы она тоже… тоже… Собирайся, чтоб мне греха на душу не брать, звонить там кому ни то…

– Ххха! А не грех, мам, гнать человека из дома родного? Я тут еще прописана, я думаю?

– Прописана, и что? нет такого закона, чтобы я в доме даже прописанную… тебя! должна была…

– Мам, слушай… вот те крест… я все за собой… Я, думаешь, не понимаю… Я живая еле, ну ты ж видишь, не гони, мам, пожалуйста, ну не гони сегодня-то, у меня выходной, понимаешь, один только выходной, я на него ехала сюда, домой… душой полечиться, мам, отлежаться в норе родной, ну ты пойми ж меня, я не знаю, встретимся еще, дай до утра добыть, мне ни есть ни пить не надо с вами, у меня свое все…

Рита зашуршала пакетами, но мать в исступлении вырвала у нее из рук пакеты, швырнула в коридор, наподдала ногой китайскую спортивную сумку:

– Вон отсюда!!! никогда больше не ехай сюда, забудь, все забудь, нас забудь, что мы есть твои родные родственники!!! Уходи, Рита, к своим иди, таким же… плечевым!!!

Рита зыркнула на мать, потом остановила взгляд на Оле.

– Оль, ты тоже хочешь, чтоб я ушла? Ты тоже такие слова уже знаешь?..

Оля в отчаянии смотрела на эту сцену, напрочь забыв про юбку, пельмени и кино. Она понимала, что совершается страшное. Ее невзрослое сердце щемило, мелкие слезы копились в глазах, но она еще не плакала:

– Мам, Ритуль, ну мам… ну пусть она, пусть с нами, она уставшая какая, мам, видишь, ну прям серая вся… Ну мы же не виделись сколько…

Мать повернулась и тихо вышла из комнаты, оделась, закрыла дверь. Рита глянула в окно – мать шла к соседке, тете Кате.

– Ох, епть, никак и правда звонить надумала… ну вот же… Олька, набери мне эту бутылку с-под крана, слышь, уходить мне надо…

– Рит, ну да ты че, ну она просто… Куда ей звонить-то, зачем, кому?

– А в ментовку, куда еще, – Рита быстро засовывала пакеты в сумку. – Ты ж слышала, как она меня… будто это приговор какой… Ты воды-то налей! – прикрикнула.

Оля налила сестре воды, Рита, уже одетая, ждала ее на пороге. Она открыла дверь и увидела, как по тропинке от их дома, оглядываясь, бежит тети-Катина старшая внучка – видать, ходила проверяла, дома ли еще Рита.

– Спасибо. Куда бы мне… Да уж тут ни к кому не сунуться, я так чую, щас вся улица будет знать, что у Синельниковых Ритка явилась домой, шалавая… Че, мать тебе не вещала еще? Удивительно! Небось думала, что я сдохну, а не приду домой, вот и поберегла тебя! Да ты ж пару лет как в городе, да? Лялька звонила что-то про то… Ладно… я побегла… Уж как увидимся – не знаю. Если что, – хохотнула Рита, – открыточку тебе пришлют, тебе, не матери! Целоваться не будем, больная я. Давай, Олька… держи… – Рита грязно выругалась, – на запоре, поняла? Не будь дурой! – Она повернулась и мелкими шагами двинулась в сторону трассы Оренбург – Москва.

Оля посидела дома, сняла с Ритиной постели белье, покрывало, засунула в пакет, подушки и одеяло бросила на холод. Матери все не было. Оле было жаль Риту – слыхала от девчонок, что плечевые – самая низшая каста в проституточной иерархии, ниже некуда, как с дальнобойщиками от заправки до заправки (несколько десятков километров и называлось – «плечо») кататься за триста рублей, сто в карман, двести крыше. Конечно, она давно уже слышала про сестру, что та работает на стоянках, где фуры дальнобойные становятся в круг, а в центре круга – «плечевые», какой фарами поморгает – в ту кабину лезь… Сколько их на федеральных трассах гибло, пропадало – не счесть. Одна у них раз была, чудом вырвалась как-то, в массажный салон поступила, рассказывала, что обморожения вечно были, сколько на морозе-то стоять, что трофические язвы на ногах лечила, гепатит, который скрыла при приеме на работу, еще удивительно, что не цапанула ВИЧ, что ценятся те, кто еще не рожал, но, бывает, и 40-летние работают – наберут кредитов, а как отдавать? Что самое жуткое – попасть на гимор, то есть на групповое изнасилование, ведь сколько их там на самом деле, кроме водилы – поди знай заранее. Но работали, трасса – она как наркотик, так та, из салона, говорила, трудно отказаться. Про одну старую шалаву слыхали, что она за три года на корову заработала, а за следующие пять – на «Оку», но может врали, кто ее в глаза видел. А Рита, видать, вляпалась всерьез… А у них, гляди, тоже такая же традиция – 14 февраля выходной брать, надо же…

А еще Оля подумала, что ей-то самой как раз сильно повезло – работать в тепле, в одной комнате всего втроем и только по вызову к проверенным клиентам, сауны или особняки в частном секторе, она как-то с самого начала была на хорошем счету, покладистая и расторопная, и один постоянный клиент ей завтра обещал подарить духи. «Маме потом отдам, – рассеянно размышляла Оля, – а то расстроилась, поди, из-за глупой Ритки… что ей дома не жилось? В Ульяновске бы тоже пристроилась, нет, в Оренбург понесло… Эх, жаль, выходной зря пропал…»

Она помедлила, колеблясь все еще насчет юбки, потом заперла дверь и пошла к остановке автобуса, но на всякий случай – не на ближайшую. Вдруг Ритка еще не уехала.

Белые буквы от «А» до «Д» на синем фоне, по пять штук в ряд. Мучительное движение памяти, попытка изъять из многослойных выпукло-вогнутых глубин следующий кадр, неимоверные физические усилия, потеют ладони, меленько дрожит веко: «Если я сейчас не вспомню, то кто-то умрет…» Еще одно усилие мысли, и тело благодарно обмякает: вспомнила. «Синий, красный, белый, желтый квадратики. Какая-то в них была последовательность, левый верхний точно был синим, но как дальше?.. «Вот вам стол, а вот скамейка, взяли в руки карандаш…» Почему эта песенка в миноре, детская же передача?.. Мысли путаются, мешает какой-то гул, кто-то гулит, какое смешное слово – «гулить». Но нельзя, нельзя отвлекаться – по квадратикам медленно передвигаются котик и смешная лопоухая собака, более всего похожая на бассета, так странно, не было бассетов в СССР в 70-х, хотя художник мог же видеть наверняка в каких-нибудь западных журналах фотографии этих коротколапых нелепостей собачьего мира с ушами, метущими пол. Котик скачет за птичкой в виде буквы «А», предполагается, что это непременно аист. «Вас участники программы будут грамоте учить, если не забыли мамы…» Что не забыли? Покормить? Отлупить? Наградить?.. Песик-псевдобассет лижет котенка и виляет хвостом, как будто минутная стрелка часов застряла на одном месте и никак не решит, куда ей двинуться, вперед или назад.