соскучился и пришел в общежитие. Там меня вызвали на разговор два якута. Один из них — тоже Алексеев, какой-то ее дальний родственник. Якуты говорят: «Ребенок твой! Ты нашу девушку совратил и теперь обязан жениться на ней».

Парни дружно засмеялись:

— Какая знакомая история! Вы с Рогом договорились, что ли?

Рогов участия в общем веселье не принял. Он с сочувствием смотрел на Бича, прикидывая, как можно помочь товарищу.

— Я ответил якутам, что вначале хочу посмотреть на ребенка, убедиться, что он — тувинец.

Парни в недоумении переглянулись.

— Как ты это увидишь? — серьезно спросил Сватков.

— Блин! — в отчаянии взвыл тувинец. — Это вы, русские, все на одно лицо. Как вы друг друга различаете, я до сих пор не пойму, а мы — разные. Вы думаете, что Никита — якут, а он на якута совсем не похож. Он — бурят. Мы, тувинцы, с якутами не имеем ничего общего. Мы настолько же разные народы, как вы, русские, с китайцами. Если у якутки родится ребенок и в нем будет хоть капля тувинской крови, я сразу же это увижу.

— Если все так запутано, то зачем ты с якуткой связался? — спросил Воронов.

— Красивая женщина, добрая, ласковая. И потом, где я в Хабаровске тувинку найду? Бурятки или якутки тут на каждом углу, а тувинок практически нет. Они все или в Новосибирске учатся, или в Красноярске.

— Ворон, ты странный парень! — заступился за Биче-Оола Вождь. — Если бы тебе хорошенькая якутка попалась, ты бы что, рожу от нее воротил?

— Оставь Ворона в покое! — перебил заступника Рогов. — Понятное дело, с хорошенькой якуткой никто бы не отказался время провести.

— Стоп! — потребовал Воронов. — С якутками разобрались. Бич, продолжай!

— Перед отпуском мы встретились. Я потрогал живот — все без обмана, беременная. Она говорит: «Что делать будем?» Я отвечаю: «Съезжу домой, переговорю с родителями, и решим, как дальше быть». В отпуске я, отец и его братья поехали на охоту в горы. Вечером сели, выпили, и я как бы шуткой говорю, что привезу из Хабаровска жену-якутку. Все смеялись, словно я пообещал на медведице жениться. Тут-то я и убедился, что мне домой ни якутку, ни ребенка не привезти. Нас в Кызыле не примут.

— А у нее, в Якутии?

— Там я буду чужак, враг всем якутам.

— Круто замешано! — удивился Рогов.

— Я решил больше не встречаться с ней, — продолжил Бич, — забыть, но ее земляки выследили меня. Дальше вы все знаете.

— Тебя отчислят, — уверенно заявил Вождь.

— Не могу я из Хабаровска уехать! — всхлипнул Бич. — Хочу на ребенка посмотреть. Вы представляете, что значит стать отцом, взять на руки свою кровиночку? Если ребенок мой…

Биче-Оол замолчал. По его широкому смуглому лицу потекли слезы. Парни смутились. Наступило неловкое молчание.

— Ты с Кужугетом не хочешь поговорить? — спросил Рогов. — Может, он что подскажет?

— Он не будет со мной разговаривать, — прошептал Бич.

Сорокапятилетний майор милиции Иван Андреевич Кужугет был преподавателем кафедры административного права. Интеллигентнейший человек, аккуратист, прирожденный педагог. На семинарских занятиях он ни разу не повысил голос, не сделал необоснованного замечания. Как-то Воронов первый в группе догадался о принципиальной разнице между словами «и»/«или» в диспозиции одной из статей Кодекса об административных правонарушениях. Кужугет похвалил его, и Воронов весь день ходил довольный, словно преподаватель вручил ему почетную грамоту от министра внутренних дел. На семинарских занятиях Кужугет демонстративно не замечал Биче-Оола. Тот, в свою очередь, при Кужугете превращался в статую Будды — замирал за партой и не шевелился до конца урока. Даже на перемену не выходил.

— Гусь свинье не товарищ! — оценил отношения преподаватели и слушателя Сват.

Бич не стал возражать. Он был на все согласен, на любые оскорбления и унижения, лишь бы остаться в школе.

— Что наши якуты говорят? — спросил Воронов.

— В совхозе, на поле, меня отозвал Иван Никифоров и говорит: «Мы в это дело ввязываться не станем. Если при нас на тебя нападут — заступимся, но ты не рассчитывай, что мы из-за тебя со всей диаспорой на ножи встанем».

Никифоров был однокурсником Воронова. Отец его был русским, мать — якуткой. От русского отца сыну передался высокий рост, крепкое телосложение и отменное чувство юмора. Среди якутов Иван пользовался непререкаемым авторитетом, так как был наполовину русским, умным, начитанным и, что немаловажно, происходил из влиятельного рода. Русские уважали Никифорова, так как он был свойский парень, по воспитанию и менталитету не отличающийся от любого сибиряка или хабаровчанина.

— Вы мне поможете? — с надеждой спросил Бич.

— Подумаем, — за всех ответил Рогов.

Парни разошлись, в комнате остались только Воронов и Рогов.

— Что-то он темнит! — задумчиво сказал Воронов. — То он убегает от якутки, то ребеночка на руках подержать хочет.

— Завтра я предложу Трушину взять Бича на поруки, — принял решение Рогов.

— Если они уже приняли решение о его отчислении, то никакие просьбы не подействуют.

— Попытка — не пытка.

— Предположим, что Трушин согласится. В декабре якутка родит, Бич на радостях напьется, а напьется он — сто процентов, что ты тогда делать будешь? Лбом о стену биться, каяться, что зря впрягся за этого алкаша?

В комнату без стука вошел Биче-Оол, протянул фотографию симпатичной девушки с узким разрезом глаз. Воронов с первого взгляда узнал ее — именно эту девушку он видел в общежитии института культуры.

— Вот она — якутка. Красивая, правда? Видели бы вы ее фигуру! Бедра широкие, грудь как бампер торчит. Была бы она тувинка, я бы женился на ней, не задумываясь, но она…

Воронов вспомнил, какое грустное лицо было у девушки в общежитии, и помрачнел.

«Бич, без сомнения, свинья и скотина, — подумал Виктор. — Я никаким боком не причастен к этой истории, а чувствую себя виноватым. Девчонка доверилась ему, не подумала о последствиях и осталась одна. Ее даже дома никто не ждет, иначе она бы уже давно уехала рожать в Якутию».

— Завтра я поговорю с Трушиным, — неожиданно для себя сказал Воронов. — Ничего обещать не могу, но поговорить — поговорю.

8

За десять минут до утреннего построения Воронов вошел в канцелярию. Начальник курса Трушин сидел за столом, неспешно докуривал очередную сигарету. Замполит стоял у окна, рассматривая начинающие гнуться под снегом деревья.

— Геннадий Федорович, я хочу поговорить о Биче-Ооле, — сказал Воронов.

У Трушина мгновенно опустились матовые «шторы» на глаза, взгляд его стал пустым, ничего не выражающим. Умение в нужный момент уходить в себя Трушин выработал во время работы в женской колонии. К нему, заместителю начальника колонии по воспитательной