В театр Анастасия не пошла: первомайская демонстрация начиналась рано, улицы города перекрывались милицией, поэтому надо было пораньше встать и для того сегодня выспаться.

Но спала она плохо, и сны ей снились тревожные.

Места для гостей и места для партийного руководства города были на трибуне, конечно, разделены, и Анастасии навряд ли удалось бы добраться до Валерия Ивановича, но он о ней сам вспомнил.

– Вот, прошу! – он неожиданно появился рядом в сопровождении бойкой девицы с фотоаппаратом и магнитофоном – Это наш сельский директор школы, а школа у нее одна из первых в области. Знакомьтесь!

Девица включила магнитофон и бойко затараторила о том, что вот директор сельской школы стоит на трибуне для почетных гостей города, смотрит на голубое небо и думает…

– О чем вы думаете, Анастасия Николаевна, глядя на это голубое первомайское небо?

Анастасия глянула на небо. Оно действительно было голубое.

– Вы, конечно, думаете о мире? О том, чтобы небо над планетой всегда оставалось таким голубым?

Анастасия усмехнулась.

– Боже упаси! Я ведь на селе живу и знаю, что постоянно безоблачное небо бывает только при большой засухе.

– Ах, ну я же образно! – с досадой воскликнула девица и пощелкала кнопками своего магнитофона. – Давайте еще раз сначала. О чем вы думаете…

И она опять заладила про голубое небо. Чтобы не портить чужую работу, Анастасия послушно пожелала всем народам планеты голубого безоблачного неба. Вспомнив о засухе в Эфиопии, все же поморщилась. Но что делать, каждая работа имеет свою специфику, газетная – в том числе.

Отделавшись от безоблачной девицы, Анастасия поискала глазами Валерия Ивановича. Он не успел далеко отойти и стоял в группе солидных партийцев. Анастасия подошла к нему и тронула за рукав.

– А, Настасьюшка! Ну, сегодня же прозвучишь по радио на весь Ленинград, а то и на всю страну.

– Спасибо, Валерий Иванович. Но я хотела с вами поговорить по серьезному личному делу.

– По личному, да еще и серьезному? Уж не бросать ли надумала сельскую жизнь? – принахмурился Валерий Иванович.

– Что вы! Нет, я совсем о другом Валерий Иванович, вы знаете об аварии на Чернобыльской атомной станции?

– Ну, кое-что знаю… Только зачем об этом в праздник, дорогуша?

– Простите, что напоминаю об этом сегодня, но у меня в Чернобыле живут близкие люди, сестра с мужем и двумя маленькими детьми. И у меня от них никаких известий.

– А чем они занимались в Чернобыле, где жили?

– Жили они в поселке энергетиков. Он – физик, работал на атомной. И вот от них ничего, и в газетах почти ничего, и я безумно о них беспокоюсь.

– Беспокоиться нечего. Авария на атомной – дело нешуточное, так что будьте уверены, там уже предпринято все, что нужно в таких случаях.

Разыщутся ваши родственники. Их, видимо, эвакуировали вместе со всеми, вот и все. Так что не переживайте, не портите себе праздник. Денек-то какой, а? Как по заказу!

– Валерий Иванович! Я осталась на 1 Мая в Ленинграде специально для того, чтобы разузнать хоть что-нибудь о Чернобыле. У меня вся надежда только на вас. Больше у меня тут нет никого, кто бы мог помочь, у кого была бы такая возможность.

Намек на большие возможности понравился Валерию Ивановичу. Он подумал, пожевал своими сочными губами и тут же снова просветлел лицом.

– Знаю, знаю, милая, кто вам все разъяснит! Идемте-ка…

Он повел Анастасию к партийным местам на трибуне, раскланиваясь по дороге со знакомыми. Остановился перед седым мужчиной в больших роговых очках.

– Вот, Геннадий Борисович может вас просветить насчет Чернобыля.

Геннадий Борисович и Анастасия познакомились.

– А почему, собственно, вас так интересует Чернобыль?

– Да сестра у нее там с мужем и детьми, вот и волнуется. Понять можно, дело-то какое-то незнакомое, неизвестное. Ведь это же первая авария на наших атомных! Ну, вы успокойте нашу Настасьюшку, вы ведь специалист по атомным-то делам…

Геннадий Борисович помолчал. Потом внимательно взглянул на Анастасию.

– Вы член партии?

– Да, уже пятнадцать лет.

– Язык за зубами держать умеете?

– Конечно.

– Так вот. Дела на Чернобыльской обстоят очень серьезно, очень. И тем, кто находился там во время аварии, не позавидуешь.

– Есть жертвы?

– Есть и жертвы, есть и значительный выброс радиации. Все население эвакуировано и обследуется. А где работал ваш родственник?

– На станции.

– Кем?

– Оператором.

– Тогда, не стану скрывать, у вас есть все основания о нем беспокоиться. По тревоге весь персонал был вызван на станцию, так что дозу он вполне мог хватить. Да, невеселая история… Но вы молодец, что не паникуете, а обратились за справками в обком партии. Это по-партийному. И я постараюсь помочь вам Праздники придется перетерпеть, а потом приходите ко мне и мы попытаемся разузнать о ваших близких все возможное.

Анастасия поблагодарила, записала телефон и пошла пробираться к своему месту на трибуне. Уйти было неудобно: Валерий Иванович мог заметить это и обидеться. Она стояла на трибуне и глядела на бесконечную людскую реку, протекавшую под ней, машинально читала повторяющиеся лозунги на красных полотнищах, слушала выкрики тех же лозунгов по радио. Смысл их до нее сейчас не доходил. Голова отчаянно болела, а над головой сияло безоблачное небо.

Анастасия ходит по Москве с записками

…Милый Валерий Иванович позаботился о том, чтобы Анастасия получила номер в московской гостинице. С утра она отправлялась по делам и ходила из одного учреждения в другое, от одного важного лица к другому, и каждый раз у нее в руках была личная записка именно к этому липу. Геннадий Борисович дал ей записку в Министерство энергетики. Там ей ничего определенного не сказали, но дали записку в Комитет по атомной энергии. Там ей сообщили, что пострадавшие находятся на излечении в Московской больнице № 6. Последняя записка была к товарищу Гуськовой, заведующей отделением больницы, где лежат пострадавшие при аварии в Чернобыле.

В кабинет Ангелины Константиновны Гуськовой Анастасия попала вместе с группой советских журналистов. Ей не хотелось ни показывать свою записку при этой публике, ни начинать расспросы о личном, поэтому она решила переждать их беседу, стараясь не обращать на себя ничьего внимания.

Ангелина Константиновна, уже пожилая женщина с большими запавшими глазами и глубокими складками возле рта, с журналистами сразу же взяла самый решительный тон.

– Давайте сразу договоримся так. Случай у нас особый, наши пациенты действительно тяжелые. Есть такие, за чью жизнь мы особенно волнуемся. Поэтому всякое неосторожное слово, особенно чье-то конкретное имя, произнесенное в неосторожном контексте, может для них оказаться мощным отрицательным фактором. Никаких фамилий, никаких прогнозов.