Джон нес в руке галлоновую флягу[25] с водой, в рюкзаках у нас лежали бутерброды, сладкие батончики и лыжные куртки. Через какое-то время мы дошли до высоты 3300 метров, где проходила граница леса. Здесь, сняв футболки, мы намазались защитным кремом. Утром на станции рейнджеры[26] дали нам фотокопию карты, сверяясь с которой мы отмечали, в какое время проходим какие ориентиры. Темп нашего продвижения был далек от рекордного, но мы легко успевали вернуться до темноты. Сначала широкая тропа поднималась на Гранитный перевал, оттуда серпантином шла выше. Пройдя несколько изгибов, мы вышли на Боулдерфилд — большое, с шестьсот квадратных метров, поле, заваленное камнями. Большие валуны, некоторые размером с диван, лежали друг на друге. В Кейхоле — крутой зазубренной расщелине на северном гребне горы — мы остановились перекусить, а я поднялся по северному краю расщелины и с большим трудом вылез на скальную башню метрах в десяти от Джона. Он сфотографировал, как я болтаю ногами над пропастью, после чего я спустился и сделал Джону ответную любезность. Пока нам везло, и погода была ясная.

Мы уже подходили к высоте 4000 метров, но основные трудности восхождения оставались впереди. Сначала нам предстоял опасный траверс по гранитным плитам, обрывающимся на западную сторону северного ребра. Затем — крутой подъем по 150-метровому скальному желобу кулуара Корыто. Там мы столкнулись с большим количеством туристов — все они шли с трудом и тяжело дышали, карабкаясь по скалам. Джон предложил устроить соревнование и посмотреть, сколько человек мы сможем обогнать. Он стартовал первым и обогнал всех, кто был в кулуаре. Когда Джон был примерно на середине подъема, я тоже включился в гонку. Я попытался обогнать пару восходителей до того, как кулуар сужался к узкой скальной ступени высотой полтора метра. Но у меня практически не было акклиматизации (воздух на высоте 4300 метров — 14 000 футов — примерно вдвое разреженнее, чем на уровне моря, и кислорода сильно меньше), дыхание стало тяжелым, участилось, в легких был натуральный пожар, и у скальной ступени мне пришлось остановиться. Тем не менее я обогнал всех остальных туристов и поднялся всего на несколько минут медленнее Джона. Это было важно для меня, я теперь знал, что могу делать такие рывки на пределе возможностей организма, что я могу себя заставлять работать на высоте.

И я, и Джон на такой высоте были в первый раз, поэтому нас охватила легкомысленная эйфория. Но мы заглянули за перегиб и посмотрели на Хоумстреч — это был внутренний угол, сформированный двумя вершинными стенками, развернутыми, словно открытая книга.

До вершины оставалось преодолеть последнюю трудность — гладко отполированную плиту, по ней пришлось лезть, ставя ноги на трении и цепляясь двумя руками за скалу. От плиты вниз обрывалась шестидесятиметровая стенка, оттуда временами задували порывы сильного ветра, усугубляя ощущение пустоты, что чрезвычайно нас нервировало. С вершины по плите спускался турист в синих джинсах, и мы остановились посмотреть на него. Он спускался спиной к склону, сначала переставляя ноги, а потом съезжая к ним на заднице. Турист явно чувствовал себя неуверенно в достаточно опасном месте, и мы с Джоном начали шутить, какой, мол, получится альпинистский боулинг, если он сорвется сам и собьет нас. Но нам удалось разойтись с этим туристом с плоской внутренней стороны откола — большого зуба, отделенного от стены. Мы пошли дальше и уже через три минуты достигли большого плоского плато на вершине Лонгса и обнялись. Джон написал на оборотной стороне карты: «Я люблю тебя», это теперь был сувенир для его девушки Ники. Затем он сфотографировался с картой, развевающейся на ветру, его лицо лучилось улыбкой, хотя и слегка искаженной гипоксией.

Утром мы стартовали поздно, но уже в два часа дня ушли с вершины и начали спуск по Хоумстреч. Несколько облаков надвигалось с северо-запада, но пока с погодой нам везло. В Кейхоле мы опять решили перекусить и тут на восточной стороне северного ребра, справа от нас, обнаружили снежный склон. Похоже, что идея пришла нам в голову одновременно, мы посмотрели друг на друга и чуть не хором сказали: «Давай съедем!» — хотя никто из нас не знал, как правильно глиссировать. Склон был достаточно крутой, с него вполне могла сойти лавина — но не в середине же лета, решили мы. Поэтому, мол, ничто не помешает нам съехать по всему склону до самой границы с полем Боулдерфилд. Мы надели лыжные штаны и перелезли через верхушку самого длинного (около двух сотен метров) снежного языка. Первым поехал Джон. Весело ухая, разбрызгивая сыпучий снег каблуками, он лихо завершил свое тридцатисекундное путешествие. Я крикнул ему, чтобы он сделал фото, когда я буду достаточно близко, шлепнулся на склон и очертя голову понесся к Джону. Благодаря проделанной им канаве и моим негнущимся капроновым штанам я очень быстро набрал скорость, на которой уже не мог контролировать спуск. Проскакав через несколько засыпанных препятствий, оставив на них клок штанов, я уже сильно рисковал тем, что камни внизу окрасятся моей кровью. Пора было тормозить. В панике я воткнул в снег руки и каблуки и тут же получил в лицо заряд мокрой белой гадости. Крутизна склона к концу уменьшалась, я цеплялся пальцами все более цепко, потом наполовину вбил ботинки и остановился справа от Джона, не доехав до скального выхода всего пару метров. Мы немедленно разразились буйным смехом, крича друг другу: «Давай еще раз!» Пока мы поднимались к тому месту, где оставили наши рюкзаки, я пытался вернуть чувствительность окоченевшим пальцам, растирая их снегом, а заодно додумался, что при следующем таком спуске надо будет прихватить с собой пару острых камней и тормозить ими.

Пугая друг друга, мы спустились с Гранитного перевала и траверсировали восточный склон горы Леди Вашингтон, а когда вышли к зоне леса, набежали облака и грянул дождь. Мы бежали под секущими струями, шлепая по тропе ботинками, и придумывали название нашей эскападе — первому спуску с горы бегом. Мы так ее и прозвали — Спуск Бегом с Горы, или сокращенно СБГ. Когда мы спустились к оставленному «лендкрузеру», я был сам не свой от возбуждения, ведь я взошел на свой первый четырнадцатитысячник! И я знал, что обязательно пойду еще.

В 1993 году мы с отцом неделю сплавлялись на рафтах, и мне так это понравилось, что два года спустя, используя отцовские связи в компании «Индепендент уайтвотер», устраивающей рафтинг-туры в Колорадо, недалеко от Буэна-Висты, я устроился туда гидом. В конце мая 1995-го, закончив второй курс колледжа, я прибыл в мотель, совмещенный с лодочной стоянкой, который мой работодатель Билл Блок использовал в качестве базы. Наша фирма была одной из самых маленьких на реке, у нас ходило в день всего две или три лодки, тогда как у наших крупных конкурентов — иной раз вдесятеро больше. В «Индепендент уайтвотер» работало три гида, включая меня и Пита — моего соседа по домику, и работали мы почти каждый день. Вначале я рассчитывал взять за лето в общей сложности семь дней выходных, а потом понял, что мог бы, конечно, и больше, но работа доставляла мне огромное удовольствие и отвлекаться совершенно не хотелось. В тот год была очень снежная зима, и уровень осадков превысил среднюю норму вчетверо, поэтому в летний сезон 1995 года в реках была очень высокая вода. Пожалуй, самая высокая во всей истории сплава по этой реке. Пороги, которые обычно классифицировались по категории сложности от тройки до четверки плюс, в то лето стали пятерками. Пятая категория — самая сложная, если, конечно, исключить вообще непроходимые пороги. Что касается мелких шивер, таких как Грейв-ярд и Рафт-Риппер, то они просто исчезли под водой. В том году в реке мы наблюдали рекордную скорость потока — двести кубометров в секунду, это в четыре раза больше, чем в обычный год, и в два раза больше, чем предыдущий рекорд. Летом 1995 года утонуло три человека — два независимых водника и один клиент коммерческой компании. Я чувствовал, что упущу что-то важное, если не буду работать на сплаве при такой воде, как в тот год.